— Да что я могу сделать? — возразил граф. — Единственный врач его болезни — время… Разве я мало говорил с ним? Но все мои слова пристают к нему, как горох к стене…
— Испытайте другие средства! Делайте, что угодно, только возвратите мне сына!
Старик покачал головой и больше не говорил ни слова. Он долго размышлял, чем бы помочь Дробицкому, но ничего не мог придумать.
Напрасно граф старался унизить Анну в глазах Дробицкого, открывая смешные стороны в Альберте и выводя невыгодные заключения из того, что она могла полюбить такого человека. Эта слабость представлялась Алексею тем натуральнее, что происходила вследствие благородных инстинктов Анны, обманутых только искусной комедией.
В Карлине совершенно забыли Дробицкого. Один Эмилий хорошо помнил, как объяснял он домашним, своего друга, отца, благодетеля и с беспокойством порывался к нему. Президент всеми средствами удерживал его. Анна, а по любви к ней и Альберт, старались заменить Эмилию Алексея, но Эмилий почувствовал к Альберту сильную антипатию, и, хоть не так резко выражал ее, как в прежнее время, однако нерасположенность его к Замшанскому была слишком очевидна.
Эмилий каждый день просил у сестры и брата позволения съездить в Жербы и беспрестанно указывал на эту деревню, зная, что там жил Алексей. Президент велел наконец сказать Эмилию, что Дробицкий рассердился на них и не примет его, но это еще более раздражало глухонемого: он непременно хотел извиниться перед Алексеем и опять пригласить его в Карлин. Анна, всегда красневшая при воспоминании о Дробицком, напрасно старалась внушить брату, что он требует невозможного.
Эмилий качал головой и не мог понять этого.
Но когда брат и сестра, дядя и мать наотрез отказали ему в удовольствии видеть любимого Алексея, тогда несчастный стал каждый день просить и умолять своего надзирателя секретно съездить в Жербы.
Старик Антоний плакал и утешал его обещаниями, но не смел исполнить их.
Президент, Анна и Юлиан, выведенные из терпения ежедневными настояниями глухонемого, служившими для них упреком совести, наконец в один день позволили ему ехать в Жербы. Эмилий обезумел от радости. Забрав книги с картинками, все детские игрушки, нарвав в саду и в оранжерее любимых Алексеем цветов и желая, по возможности, свезти к нему все свои вещи, он выбежал из комнат и стоял в конюшне, понуждая скорее запрягать лошадей. Старик Антоний едва мог остановить его от решимости отправиться пешком, так как, собрав свои вещи и указывая на Жербы, глухонемой хотел бежать туда, не ожидая лошадей. Он сел в повозку с задумчивой улыбкой и во всю дорогу выражал жестами, как ему хочется скорее приехать в деревню и обнять Алексея.
Дробицкий также грустил об Эмилии, но вовсе не ожидал его к себе. Поэтому, когда, услыхав стук экипажа, он выбежал на крыльцо и Эмилий бросился ему на шею, плакал от радости и покрывал его поцелуями, тогда Алексей сам расчувствовался почти до слез, потому что испытал в эти минуты самое чистое, святое удовольствие…
Поздоровавшись с Алексеем, Эмилий схватил цветы, собрал свои книги и сам снес их в комнату. Между тем на лице его выражалось и удивление: привыкнув к замку и прекрасному карлинскому саду, он не мог понять дома, крытого соломой и маленькой комнаты друга… Он с нетерпеливым любопытством осматривал жилище Алексея, наконец сел и начались расспросы.
— Почему у тебя нет замка и прекрасных комнат?
— Потому что я беден, — отвечал Алексей.
Эмилий не мог хорошенько понять бедности, и Алексею пришлось долго объяснять ему значение этого слова. Потом Эмилий спросил:
— А я богат или беден?
— Вы богаты…
— В таком случае, я могу поделиться с тобой, — сказал Карлинский.
— Ты думаешь, что мне нужно это? Богатство не дает счастья… В этом домике, где я родился, мне так же хорошо, как тебе в Карлине…
Далее глухонемому хотелось узнать: почему Алексей оставил их и почему не приезжал в Карлин? Трудно было сказать ему всю правду или обвинить кого-нибудь — и Дробицкий отделался от него общими местами.
Старушка-мать пришла посмотреть гостя и хоть была не слишком чувствительна, однако расплакалась, увидя в первый раз человека, лишенного слуха и дара слова и таким образом совершенно отделенного от внешнего мира. При взгляде на нее Эмилий сначала как будто испугался и боязливо всматривался в Дробицкую, потом начал улыбаться и велел сказать, что любит ее.