— Как так?..
— Да так, что любимый товарищ, уже давно живя почти рядом со мною, о чем я, впрочем, не знал, ни одного разу не был в Карлине. Я непременно предупредил бы его, но мне даже не приходило в голову, чтобы для деревни он отрекся от юношеских надежд своих.
Гребер взглянул на обоих друзей, хотел понять причину, почему они так долго не видались, но ничего не понял.
При виде всего окружающего Алексей окончательно потерял смелость и молчал. Юлиан, отдыхавший в корчме, и Юлиан — хозяин этого феодального замка, представлялись ему далеко не похожими один на другого. Первый не отталкивал его, последний уже возбуждал в нем какое-то инстинктивное опасение. Бедному шляхтичу нужно было время освоиться с тем, что окружало его, он еще не понимал здешней, новой для него жизни.
Наконец подали чай, принесенный толпой лакеев на огромных серебряных подносах, все приборы поданы были с великолепием и пунктуальностью дома, где несколько веков на все существовали известные правила и предания, даже на способ резания хлеба, поданного завернутым в белую салфетку. Здесь опять непонятный избыток поразил Алексея: столько находилось тут приборов, неизвестных ему по своей цели и употреблению, а между тем необходимых для здешнего дома, столько загадок для человека, понимавшего только самый простой образ жизни! Смешно сказать, но Алексей с изумлением смотрел на бесчисленный подбор белого хлеба, булок, пирожных, кренделей, ножей и ножичков, ложек и ложечек, блюд и блюдечек, маленьких и больших чашек и стаканов, чайников, молочников… так что, по его мнению, всех этих приборов было бы достаточно не для трех, а по крайней мере для двадцати человек. Наконец, когда Юлиан с заботливостью спросил его, в чем он хочет пить чай — в стакане, в большой или маленькой чашке, он рассмеялся и сказал:
— Милый мой! Ты забыл, что говоришь со мною, я пью в том, в чему могу, и не привык к разборчивости. Дай мне, как хочешь, для меня все равно.
Доктор, желая показаться более цивилизованным в сравнении с Дробицким, попросил подать себе… стакан.
— А что будете пить? — с улыбкою прибавил хозяин.
— Что хочешь, милый Юлиан, — отвечал Алексей, — мне ничто не вредит и все вкусно, а потому, что находится на поле сражения, то и неприятель мой.
— Счастливец! — прошептал Юлиан со вздохом.
— Мне, пожалуйста, чаю, — прибавил доктор, не позволяя забыть о себе.
Потом сели за чай, и Алексей с изумлением смотрел на то, как старому товарищу его разогревали кипятком чашки, как принесли яйца всмятку, как наблюдали, чтоб его чай ни минутой дольше не стоял на самоваре… Все это представлялось ему непостижимой роскошью испорченного негою человека. Если бы не было Гребера, может быть, даже Алексей попросил бы друга объяснить некоторые тайны гастрономии, но присутствие постороннего человека удерживало его. Потом Алексей стал рассматривать комнату и в душе дивился пышности, казавшейся на половине мужчины совершенно излишней, даже смешной. Он не завидовал Юлиану, напротив, почти жалел его, потому что видимый избыток и изнеженность считал в некотором роде цепями и неволей.
Было почти десять часов. Разговор между гостями и хозяином как-то не клеился, в комнате было тихо, Алексей сидел, потупя голову. Но вдруг шум и шелест женского платья пробудили его от задумчивости и почти испугали. Он поднял глаза и увидел перед собою самое неожиданное явление — женщину чудной красоты… Мгновенно вскочил он с кресла и стал окаменелый от изумления и восторга. Легко догадаться, что это была Анна, сестра Юлиана, пришедшая с известием о матери. Если бы сходство по чертам лица не обнаруживало родства, то по благородству и поэтичности этой фигуры каждый назвал бы ее царицей здешнего замка…
Анна была одним годом старше брата, но по наружности казалась моложе его, так нежно было выражение ее личика, потому что жизнь с бесчисленными горестями еще не положила своей печати на этом ангельском облике, озаренном ореолом спокойствия.
Черты лица Анны были потомственные Карлинских: глаза черные, нос очень красивый, прямой, маленький, а под ним печально улыбающиеся уста с самым наивным, почти детским выражением. Несколько продолговатый овал лица приводил на память древние мадонны итальянской школы предрафаелевской эпохи, в нем недоставало красок, и только однообразная мраморная бледность покрывала его, но как чудно шла она к лицу! Темные волосы не были, впрочем, черные, а переходили в ореховый цвет, брови и ресницы более резкого колера, густой локон как будто склонял отягченную головку к плечу, а блеск его, подобно старой бронзе, отливал золотом. Подобно Юлиану, и она была существом, которое, казалось, от сильнейшего дуновения ветра могло рассеяться в воздухе, но то, что в брате представлялось слабостью, в сестре составляло прелесть, уподоблявшую ее идеалам поэтов. У этой девушки только не доставало крыльев, чтобы с улыбкой улететь на небо, куда устремлены были ее тоскливые взоры.