В третьем часу Костя и Слава покинули госпиталь, очень довольные новой деятельностью и не подозревая, что больше им не придется увидеть своих новых знакомых.
В это время Аносов находился на берегу Казанки. Он приехал сюда вместе с комиссаром пехотной части, оборонявшей ближний участок фронта. Вчера городской комитет обороны обратился к населению с призывом выйти на строительство оборонительного рубежа. Аносов побывал на мельнице, на рыбзаводе, в железнодорожных мастерских, на собрании домохозяек, и теперь горожане, вооруженные кирками, лопатами, ломами, рыли окопы на левом берегу Казанки.
Берег был возвышенным. Отсюда далеко открывалась степь, ровная как стол, кое-где изрезанная оврагами. Комиссар обратил внимание Аносова на эти овраги: они могут послужить укрытием для противника. Комиссар предупредил, что окопы должны быть готовы к вечеру, и уехал.
Аносов обошел линию сооружаемых окопов, поговорил с людьми. Он не скрывал от них серьезности положения: пусть каждый помнит, что и от него зависит судьба родного города. Лицо Аносова и сейчас оставалось спокойным, лишь изредка в его глазах появлялось напряженное выражение, и тогда было видно, чего стоит ему это спокойствие.
Он передал начальнику строительства приказ сразу же по окончании работ отправить людей (большинство из них составляли женщины) обратно в город. Помолчав, Аносов добавил:
— Выделите двух человек для наблюдений за местностью. Вы меня поняли?
Начальник утвердительно кивнул и пошел выполнять распоряжение. А Аносов продолжал смотреть с высоты берега на степь, желтеющую спелой пшеницей, которую некому убирать. Он гнал от себя мысль, что берег Казанки — просто один из оборонительных рубежей, который может быть в случае необходимости сдан.
Между тем солнце клонилось к закату. Его круглый огненный глаз тускнел, холодел. Предвечерний ветер побежал по степи, зашуршал в хлебах, подернул рябью воду в речке. И будто это было сигналом: оттуда, из степи, начали появляться люди и пушки. Спустя полчаса воинская часть переправилась через Казанку и заняла только что отрытые окопы.
На лицах бойцов, запыленных, потных, лежал отпечаток нечеловеческого напряжения, усталости. И все же они с привычной хозяйственной деловитостью принялись устраиваться на новом рубеже, осматривали оружие, нехотя отвечая железнодорожникам из отряда самообороны на обычные в таких случаях вопросы: где немцы, много ли их и т. д.
Солнце село, но вечер еще не наступил. Был тот час, когда все предметы видны с особенной отчетливостью: противоположный пологий и заросший лозняком берег, побитые, затоптанные колосья пшеницы, извилистая, желтеющая глиной щель оврага справа, а впереди ровный, будто проложенный по линейке горизонт, над которым стынет красный закат.
Ветер улегся. Степь затихла. Но бойцы знали, что это обманчивая тишина: скоро начнется новый бой. Он близился уже — там, в вышине вечереющего неба. Гул вражеских самолетов, едва возникнув, сразу заполнил все небо. И вдруг степь, берег и сам воздух дрогнули. Черные столбы вырванной бомбами земли поднялись и обрушились вниз, вода в речке закипела. Еще удар и еще. Пыль и дым скрыли берег плотной завесой. Началось то, что на скупом языке военных донесений называется «обработкой с воздуха переднего края». А затем в атаку пошли танки.
Аносов находился на КП вместе с знакомым ему комиссаром части, который заменил раненого командира. Наружность у комиссара была самая обыкновенная: загорелое скуластое лицо, широкий нос, небольшие голубые глаза под выцветшими бровями. Людей с такой наружностью встречаешь часто.
Комиссар стоял, чуть ссутулясь, приложив руку козырьком к глазам, и наблюдал за танками, приказав не открывать огня без его команды. Он был совершенно спокоен, заметил Аносов, хотя наступил решающий момент боя.
Танки шли на большой скорости. Видно было, как они развернулись на противоположном берегу, словно на параде, и один за другим ринулись в воду. Казанка сильно мелела к лету и не могла служить серьезным препятствием. Вот головной танк, надсадно ревя мотором, начал взбираться на этот берег. Берег молчал. Слышно было, как скрипели, скрежетали стальные гусеницы, в лицо пахнуло жаром отработанных газов. А комиссар все еще не подавал команды. Аносов не выдержал, обернулся к нему. Но комиссар выждал, пока танк не повернулся боком. Тогда по команде разом выстрелили обе замаскированные зеленью противотанковые пушки.
— Есть, готов! — коротко сказал комиссар.
Танк задымил. Сквозь дым прорвались языки пламени, осветив, как факелом, изрытый бомбами берег, окопы и бойцов в них.