Так был взят мыс Хамелеон с помощью лейтенанта Микешина и матросов Шумилина и Погребняка, которых он и теперь запросто звал Костей и Славой. А спустя несколько часов были освобождены устье речки за мысом и остров с курганом, памятный всем троим.
К острову моряки подошли перед вечером. Здесь их встретили партизаны, державшие под обстрелом дорогу, но которой отступал из города противник.
На высоком кургане, заросшем диким орешником, под седыми тополями, возле матросской могилы произошла эта встреча. Громким «ура» и ружейным салютом приветствовали друзья друзей. Были здесь командир партизанского отряда Теляковский, и разведчик Федя Подгайцов, и бывший лоцман Епифан Кондратьевич Познахирко, и его сын Борис, партизанивший не хуже других, и еще многие и многие, кого моряки не знали и не помнили.
Сегодня Костя Погребняк и Слава Шумилин получили увольнительную, чтобы навестить родной город.
Они поднялись на бульвар, от которого остались одни пеньки, вышли на городскую площадь и дальше, мимо взорванного и догоравшего здания горсовета. Густой, едкий дым стлался над городом. Валялись еще не убранные трупы, улицу загромождали повозки…
Это была привычная картина войны, отступления врага. И запах гари был привычен. Товарищи не замечали его. Они искали людей. Но людей было мало. Иных угнали гитлеровцы, иные сами ушли, попрятались и лишь теперь начинали вылезать из погребов и сараев, измученные, еще не верящие, что они свободны. Завидев двух советских моряков, смело шагающих посредине улицы, они тоже выходили на улицу, и вот уже собралась толпа, моряков окружили, обнимали, смеялись, шумели и все спрашивали:
— Так вы насовсем?
— А как же! — отвечали моряки. — А завтра дальше, прямым рейсом!
Громко стуча костылями, сквозь толпу протолкался седобородый старик с одутловатым лицом. Он покрикивал:
— Отойди, дай дорогу! — И остановился, тяжело дыша и глядя на матросов маленькими глазами. — Что? Не признали? Так то я, Михайлюк! — Он обхватил Костю руками, выронив костыль. — То я… дай, думаю, погляжу… может, кто из наших… — бормотал он задыхаясь. — От молодцы какие! Моряцкая кость! Ну поздоровкаемся, морячило!
Михайлюк говорив без умолку, словно хотел наговориться за все три года молчания. С радостью, смешанной с грустью, смотрел на него Костя, едва узнавая в этом седом, трясущемся старике прежнего Михайлюка.
— Да, покорежило дубок… — прохрипел Михайлюк, уловив его взгляд. — А выжил-таки им назло. А они, вон они! — Он кивнул на уткнувшегося в навозную жижу мертвого гитлеровца.
Толпа росла. Всем хотелось увидеть земляков. Женщины вздыхали, мужчины расспрашивали о новостях, а мальчишки — те ели моряков глазами.
Костя и Слава шагали по городу, с трудом узнавая улицы, дома, переулки — все, что было так хорошо знакомо прежде и что теперь казалось далеким, другим — потому ли, что сами они переменились или потому, что город сильно изменился. Но все было другим: дома меньше, улицы у́же, редкие уцелевшие заборы до смешного низкими, люди постаревшими. Одно море оставалось неизменным — свободное и прекрасное.
Их родные дома — и Кости и Славы — были сожжены, уцелел только погреб, в котором они прятались когда-то. Они побродили по двору, густо заросшему лебедой и крапивой, спустились к воде, где прежде стояла на причале лодка доктора Шумилина, и присели, глядя на море. Костя достал из кармана кисет, свернул козью ножку, закурил. Курить он начал недавно. А Слава не курил, сидел, подперев по стародавней привычке подбородок руками. Красивое смуглое лицо его было задумчиво и грустно.
«Славка все такой же, — подумал Костя. — А я? И я такой же… Нет, вру. Все мы переменились».
Ему вспомнилось все, что произошло с ними за эти три года: жизнь в каменоломне на Каменной косе, подрыв железнодорожного моста на магистрали, идущей к Одессе, когда Зозуля был ранен и они несли его всю ночь на руках; потом — осада каменоломни… Целый месяц кружили вокруг нее вражеские патрули, хотели голодом взять, потом — дымом, костры разводили, задушить хотели.
Тогда решили партизаны пробиваться. Частью сил Теляковский ударил ночью в сторону солончаков, и, пока противник отражал его удар, вторая часть отряда выбралась к морскому берегу, захватила вражеские лодки, моторки и ушла морем к устью Казанки, а оттуда вверх по течению до самого Волчьего Горла, где соединилась с другим партизанским отрядом. А Теляковский отступил обратно в каменоломню и держался там еще неделю. Потом опять ударил, прорвался к морю и тоже ушел в Волчьему Горлу.