Пули свистят. Толпа кидается врассыпную. А из переулка тем временем подоспели товарищи, трое партизан. Теперь-то разговор пойдет серьезный. Крики, стоны, стрельба, звон колоколов, хриплая немецкая ругань…
Лошадь, за которой укрывался Баклан, повалилась. Он успел отскочить и теперь лежит за ее крупом, как в окопчике, и деловито посылает пулю за пулей.
Сколько прошло времени, он не знает, но знает, что нужно, чтобы прошло побольше. Ощупал карманы, пошарил за поясом. «А, черт! Кончается боевой запас!» Оглянулся. Товарищи тоже стали постреливать реже. «Неужто отступать? А если наши еще не поспели? Наверное, не поспели — на некормленых конях». Баклан поднялся, взмахнул гранатой:
— Ну, малюточка, выручай!
Он сделал вид, будто ранен, заковылял из-за прикрытия. Немцы бросились к нему, выхватывая длинные палаши. Баклан успел глянуть в степь, где белели стены экономии. Там крутилось высокое облако пыли. «Наши! Теперь время… Получай подарочек!» Граната полетела прямо в немцев.
— Давай, браточки! — весело крикнул Баклан товарищам, поднимаясь с земли и держа наготове вторую гранату.
Но баварцы уже садились на коней и заворачивали назад. В переулке кто-то скакал им навстречу и указывал рукой в сторону экономии.
— Ага, приспичило! — захохотал Баклан.
Теперь площадь была опять пуста. Только нищенка у церковной ограды беспомощно уставила в небо слепые глаза. Так же слепо и немо лежало село вокруг. Наглухо заперты двери, калитки, наплотно завешены окна. «Эх, люди, люди! За вас ведь…»
Баклан вытирал пот с лица и озирался по сторонам. Видно было, как скакали вдали немцы к экономии. «Поздно хватились!» Баклан решил отправить товарищей (один из них был ранен) к лошадям, спрятанным за селом в кукурузе, а сам он подберет карабины, патроны, фляжки. Зачем пропадать добру?
— Ладно, браточки, — кивнул он товарищам. — За матроса не бойся! Матрос пройдет там, где черт споткнется!
Он обошел площадь, набил полные карманы патронами, подобрал два карабина, фляжки и, нагруженный добычей, довольный, веселый, как всегда, собрался уходить, когда заметил давешнюю нищенку. Она стояла возле лавки, из которой выглядывал лысый старичок в розовой рубахе. Должно быть, он заперся во время свалки. Дверь заслоняла от него матроса, он не видел его. А Баклан, привлеченный видом нищенки, усердно отбивающей поклоны, повернул к лавке.
— Хлибця… — просила слепая.
Старичок ворчал что-то и вдруг выкрикнул скрипучим, как немазаное колесо, голосом:
— Де той пятак, що чертяка-матрос дав тоби? Чи я не бачив?
Баклан в два прыжка очутился возле лавочника. Он схватил его за шиворот, приподнял, как котенка, прошептал побелевшими от ярости губами:
— Давай мешок, аршинная твоя душа! Насыпай муки… Муку из тебя сделаю!
Он орал и тряс помертвевшего от страха лабазника, втащил его в лавку и заставил насыпать муки в мешок, будто нарочно лежавший на прилавке.
— Сахар есть? Давай сахар! Крупа? Сыпь крупу! Все отдавай, жадюга!
Баклан хватал с полок что ни попадало под руку и совал в разбухавший мешок, не слушая испуганно-благодарных причитаний нищенки, не видя ни ее, ни лавочника, забыв все на свете, охваченный облегчающим душу гневом. Как будто весь этот тупой, жадный и жестокий мир, на который он прежде работал и с которым боролся, сосредоточился для него сейчас в этом омерзительно трясущемся лабазнике и в слепой нищенке.
А беда уже подбиралась к нему, и чья-то рука уже неслышно поднялась за его спиной для удара. Тяжелая гиря обрушилась на голову Баклана. Падая, он придавил своим телом лабазника. Как будто и в гибели хотел с ним расквитаться.
Баклан лежал неподвижно, запрокинув молодое, залитое кровью лицо, с которого еще не сошло выражение ненависти и презрения. Но те, кто напали на него исподтишка — три немца, оставшиеся в селе, и Полищук, следивший за ним с терпеливым, мстительным упорством, — все еще боялись его и продолжали бить, кто прикладом, а кто просто кованым сапогом. Даже поверженный, неподвижный, он внушал им страх.
В трех верстах от села, влево от экономии, тянется Кривая балка, куда вывозили павшую скотину, дохлых собак, всякую дрянь.
Смрадный дух поднимался над балкой в жаркие летние дни. Лысая почернелая земля, как плешь, выступала среди зеленой степи.