Но сейчас я адресую ему отрицательный знак. Подругу Прэнса в нужные кондиции приведут не оплеухи. Смотрю на нее и вижу мрачную решимость за ненавистью, горящей в ее глазах.
— Ты знаешь новость, Мари-Анна? — спрашиваю я ее неожиданно.
— Какую новость?
— Если скажу я, ты не поверишь. Лучше будет самой осведомиться. Принеси нам телефон, Толстый!
Александр-Бенуа находит аппарат и ставит мне на колени.
Я перемещаю его в подол своей визави. Достаю из нагрудного кармана визитку клуба Аполлон, выданную мне Гаэтаной.
— Позвони в эту лавочку, назовись мадам Прэнс и спроси о муже.
— Да зачем же?
— Позвони, моя красавица! Позвони! Или ты боишься, что телефон ударит тебя током?
Последнее колебание, затем она набирает номер. И вот девица на ресепшн отвечает: клуб Аполлон, слушаю. Мари-Анна сообщает, что она мадам Прэнс и хотела бы поговорить со своим дорогим супругом.
О’кей, встаю, чтобы пройтись по бардаку. У меня нет желания наблюдать в упор бабские расстройства. В случае, если она в самом деле неровно дышит к красавчику Флавию.
Она слушает молча. Берю, разыскавший великолепный пузырь с пурпурной жидкостью, делает из него глоток и объявляет безрадостно, что это вишневый ликер, что, черт, такой напиток подходит сестренкам, ему же очень мало; холестерин в бутылке, тот еще подарок!
Я различаю щелчок трубки, опустившейся на рычажки. Поворачиваю взгляд и вижу, что Мари-Анна мертвенно-бледна и губы ее трясутся.
Возвращаюсь на свое место напротив нее.
— Я уважаю печаль, — говорю ей.
Но она, должно быть, меня не слышит. Ее переплетенные пальцы побелели, настолько сильно она их сцепила; дыхание шумное и прерывистое. Ты можешь записать его для ремейка Зверя из Жеводана.
Медленным жестом я достаю мое полицейское удостоверение и держу его в поле ее зрения, пока не убеждаюсь, что она его видит, замечает и распознает.
Затем заботливо возвращаю в бумажник от Вюйттона, подарок одной персоны, с помощью которой я усмирял свою чувственность, перед тем как переключиться на Царицу.
— Я уважаю печаль, — повторяю мягким голосом, — однако жизнь продолжается, моя девочка. Теперь тебе нужно немного подумать о себе. Ты же не хочешь, чтобы с тобой приключилась та же самая ерундовина?
Она хватается за кончик веревочки.
— Как со мной может приключиться та же самая ерундовина? Мне сказали…
— Что у него случился сердечный приступ под лампой для выделки негров?
— Ну да. А это не так?
И тут я принимаюсь за свою партию.
— Если бы это было так, с чего бы я сюда заявился?
— Что вы хотите сказать?
— Сообрази!
— Его…
— Ты сомневаешься? Такой парень, как Прэнс; сорок годков, прекрасный, словно новенькая бита, чтоб схлопотал инфаркт? Полный нонсенс!
— Они его убрали?
— В самую точку, цыпочка!
Теперь мне нужно узнать, кого она объединяет в это «они».
— Догадываешься, за что с ним расплатились?
Она не отвечает.
— Дело в ГДБ, — подсказываю я. — И ты очень скоро заимеешь славненькое пальтишко из пихты, у которого сбоку ручки вместо рукавов.
Она было собирается начать пережевывать: «не понимаю, о чем вы говорите», но окончание моей фразы останавливает запирательства. Она проглатывает свое лживое возмущение и стонет:
— Но почему я? Я не влезала в эти делишки!