Выбрать главу

— Можете на меня положиться!

И вот, наконец, я один. Все вокруг идет наперекосяк. Но, в конце концов, у меня есть мозги. Любой другой на моем месте растерялся бы и запаниковал. Я же сохраняю спокойствие. Я умею управлять событиями, и когда они пытаются обгадить меня с головы до ног, раскрываю свой противодерьмовый зонтик. Рассказывал ли я, как звонили однажды спросить, не хотелось бы мне войти в состав Гонкуровских лауреатов? Естественно, я сачканул в кусты, как выражается Грузный. Ты соглашаешься в минуту слабости, чтобы никого не обидеть, и вот уже проводишь жизнь на телефоне, обещая премию всем тем, кто что-нибудь написал или издал. Частенько я читаю, как газеты и журналы злословят по поводу моих отказавшихся коллег. Они не садятся на место. Они не желают принимать на себя обязательства. Приведу пример с мадам Эдмонд, которую пытались выбрать. Ее умоляли стать лауреатом. Она ни в какую. После чего, вынужденным образом, пришлось вручать премию Гастону за знаменитый многотомный роман под названием Провансаль. Дело там происходит в цивилизованном обществе, отшлифованном до блеска (не наждачным камнем), отшлифованном в смысле хороших манер.

Несмотря на постоянно возрастающую разболтанность, старая гвардия остается безукоризненной. В доказательство приведу пример прочно укоренившегося образа. У меня есть друг актер, которого я, правда, давненько не видел. Его зовут Мюссон. Высокий человек с чопорным видом. Он занят, что называется, на маленьких ролях, но работает, как одержимый; ты встретишь его в каждом фильме. Тебе не обязательно известно имя, но ты знаешь его самого, вся Франция его знает. И кого он играет? Я назову тебе роли: метрдотель, гробовщик, академик или министр, очень редко кто другой, и это доказывает, насколько перечисленные профессии родственны, совместимы, почти взаимозаменяемы. Кто привел их к общему знаменателю? Мюссон! Высокий тип со строгой внешностью, церемонный (но утонченно церемонный), с таким лицом, словно верит исключительно в благопристойность. Мюссон! Пользуясь случаем, передаю ему привет; я никогда не забываю добрых знакомых. Смотри хорошенько титры в конце; большинство зрителей встают с места, когда те появляются на экране. Они совершают ошибку; фильм на самом деле заканчивается не раньше, чем экран становится белым. Читай все, ты непременно найдешь Мюссона. Министр Внутренних дел (в крайнем случае, префект полиции): Мюссон! Метрдотель: Мюссон. Академик: Мюссон… Звезды бледнеют, Мюссон живет. В сущности, в этом и есть настоящая звездность, в постоянстве. Камердинер, академик, то есть, класс! Я хочу создать клуб Мюссона. Полосатая жилетка или зеленый мундир; гробовщик или разоруженный министр, попробуй найти различия… Давай, валяй, я подожду тебя здесь. Приятной апатии, господа.

Ну что ж, ладно, выбираюсь из этого умственного заноса, чтобы звякнуть профессору Лопушляпу. Я еще не проронил по его поводу ни слова. Это главный сюрприз. Как хорошему писателю детективов, мне следовало бы приберечь его на самый конец. Однако я не являюсь хорошим детективным романистом. Для часовщика у меня чересчур толстые пальцы. Даже перед мотором тачки я теряюсь. Смотрю на него с недоверием. В машине мне известны только ее дырки, как и в дамах. Та, через которую заправляют бензином, и та, в которой проверяют уровень масла; конец перечисления.

Но вопрос не в этом. Я жертвую изрядной долей неожиданности сейчас в разгар действия. Ничего не поделаешь, если я должен закончить этот book в моих сапогах-самолетах. Постараюсь изыскать взамен другой пируэт. Какой-нибудь кремовый торт прямо в изумленную физиономию читателя.

Профессор Лопушляп, выдающийся химик, кафедра в Коллеж де Франс, живой ум, разносторонний гений. Он интересуется всем: наукой, футболом, мной. Накропал обо мне фимиамную статейку для Меркюр де Франс несколько лет назад. Словом, оценил мою прозу. Я тогда поблагодарил его, хотя и не в моем стиле почесывать тех, кто меня хвалит. Сие ставит в неудобное положение всех. Благодарить за добрую статью, значит подхалимничать в расчете на будущее. На свете полно светлых умов, неровно дышащих ко мне, которые говорят об этом прилюдно, пишут. Большое спасибо всем, вы меня до глубины растрогали; но помилуйте, писать вам значило бы, что я на то претендую, это вообще похоже чуть ли не на злокозненные интриги. Я не часто кого благодарил в моей писательской карьере. Один раз, помню, г-на Жан-Жака Готье, который накатал обо мне дивное эссе. Я послал ему благодарственное письмо, но лишь потому, что его эссе спасло мне жизнь. Я собирался тогда застрелиться, и вдруг, ни с того ни с сего, проблеск профессиональной радости посреди болота, в котором я увяз. Пустяк, случайность, мимолетность. Сводим счеты с жизнью в порыве мгновения, спасаемся мелькнувшей надеждой. Наше существование капризно.