— Она тебя интересует? — спросил Борис.
Стевена признался, что нет, и они вышли, забрав свое оружие.
Глава XXIV
ЗАНИМАЕМСЯ ХОЗЯЙСТВОМ
Невеселы кавалеры караульной службы, ой невеселы!
Грустное впечатление производят сии господа.
Двое молодых не осмеливаются глянуть на меня и довольствуются пристальным рассматриванием собственных башмаков, со дня покупки ни разу не чищенных. Лефанже аккуратно свинчивает пробку с Кока-колы, заклинив ее в углублении своего рифленого каблука, и процесс предоставляет ему на некоторое время совершенно естественное занятие.
В конце концов их страдающие мины начинают меня забавлять.
— Послушайте, ребята, — объявляю я, — это обычные издержки профессии. Флик предполагает, а Бог располагает. Вы проиграли сражение, но не войну, как говаривал Большой Шнобель[22] в лондонских туманах.
Они расслабляются.
Пинас, чувствующий и себя обеленным этим неожиданным отпущением грехов, с облегчением втягивает обратно голубоватую соплищу, задумавшую образовать сталактит у него под носом.
— Сана прав, мальчуганы. Если бы вам случалось, как мне, просто пукая, допустить полные штаны большой оплошности…
Удачно сказано. Глагол пукать тут же воскрешает перед моим мысленным взором Берю.
— А кстати, где наш Толстый? Испугавшись моего гнева, побежал укутывать свою чувствительную душу алкогольной броней?
Пинюш выгораживает своего бывшего шефа, выжитого с должности и выжившего из ума.
— Вовсе нет, он залез в скорую, которая увозила заваленного парня.
— Классная идея!
— Ему непременно хотелось увидеть его лицо, но из-за пули пробившей шлем, тот было невозможно снять; поэтому он поехал в морг. Его заинтриговала одна вещь.
— Какая еще?
— Куртка того типа. Из-за наклейки на рукаве, представляющей Э. Т., которому шкурит дудочку Белоснежка. Толстый сказал, что этот гаджет кое-кого ему напоминает и он желает убедиться.
— Он мог бы проверить бумаги парня.
— Не было их у него; на такого рода операции злоумышленники избегают брать с собой документы.
Я размышляю.
— И Матиас по наитию потянулся в Институт судебной медицины, они должны там встретиться. Итак, по-твоему, те два типа, пришившие одного мотоциклиста и похитившие другого, не входили в состав их группы?
— Не вижу, к чему им действовать подобным образом в разгар операции, Антуан, тем более что она и так проходила успешно, и, добавляя новую загогулину, они сильно рисковали упустить чемоданчик.
Люретт бормочет:
— Могу ли я сморозить глупость, патрон?
— Для того мы и собрались, малыш.
— Чем больше я прокручиваю в голове события, тем сильнее убеждаюсь, что двум типам из машины было плевать на сумку и интересовались они исключительно парнем, который ее держал.
— Развей-ка свою мысль.
— Смотрите, они заваливают водителя, чтобы бешеный кентавр не ушел по кустам и буеракам. Затем один из них выскакивает из тачки и задерживает седока, наставив на него волыну. Он и внимания не обращал на сумку. Ты согласен, Лефанж?
Лефанже подумав, медленно кивает.
— Точно, — подтверждает он.
— Парень вцепился в свою добычу инстинктивно, — продолжает Люретт, — но что-то мне подсказывает, оставь он ее на тротуаре, нападавший и пальцем не шевельнул бы, чтобы ее поднять.
— Интересно, приятель. Ты заслужил право поменять свой чуин-гам. Если твои утверждения верны, получается, те двое из тачки знали, что в торбе нет никаких бабок. Они хотели лишь захватить одного из мотопехотинцев. Выходит, у них были те же устремления, что и у нас! И забрали они шлемоватого, чтобы, как намеривались и мы сами, выбить из него имя главаря, имея конечной целью возвращение чемоданчика.
— Господи, ну, конечно! — с пафосом произносит Лефанже.
Гляди-ка, он решил потоптаться по моей простате, опустошитель ручьев. Я не терплю мужиков, желающих схохмить, когда лучше бы помолчать. У меня такое чувство, что он не останется в моей новой команде. Я предпочитаю ему Люретта, кипучего, как забытый чайник, шуструю мышку, грязнущего, словно парижские урны в забастовку мусорщиков, но который, если вылезает вперед, то исключительно к месту и со знанием дела.
— И кто же они, эти двое славных малых? — задумчиво тяну я.
— Странные типы, прибывшие издалека, — тонко продолжает Лефанже.
Еще пара таких острот и он окажется уволенным из отборных санатоньевских частей, апостол лески ноль ноль семь и мушки из искусственного дерьма!
22
Генерал Де Голль во время германской оккупации Франции, надо полагать.