Сунил останавливается, подняв и держа решётку нависшей над ним. Она достаточно тяжела, чтобы разбить этому гаду голову или проломить грудь.
– Н-не надо… пожалуйста…
Может быть, действительно не надо. В конце концов, Викрам уже безоружен, да и слаб, как мышь. Но у Сунила очень скверное настроение. Он не хочет быть здесь. Но ночью он так и не признался прелестному чуду с алыми глазами, что отдал бы всё, лишь бы поехать с ним. Не признался потому, что это глупо. Потому что в бегах он ничего не добьётся. Не станет богатым и уважаемым мастером. Не сможет утереть нос тем говнюкам, кто звал его мать подстилкой, а его самого – бесполезным отбросом, у которого нет ничего, кроме не самого уродливого в мире лица и высокого роста. Тот же отец Анзу, носясь за ним по селу, во всё горло орал, что он никогда ничего не добьётся и лучшее, что может сделать – так это жениться на его дочери, а коли не хочет, то и жить ему незачем.
Конечно, Викрам виноват не во всех его бедах. Но если Сунил сейчас отпустит эту уже выскальзывающую из рук чугунную решётку – ему точно станет легче.
– Н-не н-надо!
– Мистер Райлаш?
Окно в комнату Лалы уже поднято и из него выглядывает человек в приплюснутой шляпе. У него густая короткая бородка, а в зубах дымится уже новая сигарета.
– Нет-нет, вы продолжайте, – произносит он скучающим тоном, – только поторопитесь, а то тут скоро будет стража и списать на самооборону ваши действия уже не выйдет.
Сунил опускает взгляд на лежащего на размокшей земле испуганного бандита и барыгу, всегда вызывавшего у него странное чувство неприязни. Вроде бы сын приличного человека…
– Зачем тебе нужна альбиноска? – спрашивает тихо.
– Р-ради денег, конечно! – Викрам пробует улыбнуться, но губы не слушаются его. – Да ты сам подумай, сколько нам отвалят за это от-тродье! На зелье пускать её глупо, лучше оставить на разведение, а уж потомство пристроить в-всегда сумеем!
Бормочет быстро, еле слышно, то и дело косясь на человека в окне. А Сунил запрокидывает голову к тяжёлому, цвета мокрого пепла, небу, закрывает глаза. Холодные струи бьют по и так онемевшему лицу. Но у ног раздаётся плеск и возня – уронив взгляд, Сунил видит, как Викрам уже хватает арбалет…
Чугунная решётка выскальзывает из рук. Влажные жирные брызги попадают на лицо и одежду, но дождь тут же пытается смыть их. Викрам же сжимает запястье и скулит. А арбалет торчит из земли, разломанный решёткой напополам. Гремит сталь – это, наверное, стража. Сейчас покажется из-за угла.
– С возвращением.
Теперь из окна выглядывает старушка, дождь мочит её седые волосы, заставляя пряди выбиваться из скромной причёски и липнуть к лицу.
– Заходи быстрее, без тебя разберутся!
Она почти успевает нырнуть обратно, да и стражники тут как тут, уже хватают с земли Викрама и подозрительно косятся на Сунила.
– Лала!
– Да? – она выглядывает снова.
– Что здесь происходит?
– Да какие-то бандиты… не бери в голову, сегодня их много поймали…
И вновь она пытается исчезнуть в окне, но Сунил подходит ближе – и теперь ей не нужно высовываться под дождь.
– Так значит, я могу вернуться?
– В смысле? Ну… за то, что пропал на целые сутки, никто тебя по голове не погладит, конечно, но…
– Но всё будет как раньше?
Лицо старушки застывает и разглаживается немного, а серые и почти водянистые глаза становятся больше.
– О чём ты?
– Лала… я не могу… он уехал.
– Кто уехал?
– Ты знаешь.
Внезапно дождь превращается в настоящий ливень, и резко темнеет, да так, что кажется – боги забыли, что давно должен был наступить вечер, и выключили солнце. Сунил не слышит ничего, кроме оглушающего шелеста дождя, и не чувствует ничего, кроме пронизывающего до костей холода. А видит лишь суровый взгляд на изъеденном морщинами лице там, в тёмной проёме окна.
– И что ты хочешь от меня?
Слов не слышно, но Сунил читает по губам.
– Я не знаю, где искать его, – отвечает еле слышно, сам не зная, действительно ли хочет, чтобы его услышали.
Да и если она даже поймёт, всё равно вряд ли поможет. Ей-то откуда знать? Но старушка вдруг опускает взгляд, и Сунил видит знакомый блокнот с обгрызенным карандашом. Лала что-то пишет. Кладёт листок на неровный край окна. Дождь почти тотчас вгрызается в бумагу, но Сунил быстро хватает её, сминает и делает шаг назад. За ним второй и третий. Разворачивается. И пускается бежать. Калитка хлопает за спиной, ветер бросает ледяную воду в лицо, но ему уже всё равно. Дождь хлюпает в старых, почти износившихся кожаных туфлях, шумит в голове, дорогу впереди не видно даже на десяток шагов, но он несётся по пустой дороге, а в боку разгорается жаркое пламя. Камень под ногами сменяется гладкой плиткой, где-то совсем рядом проносится лошадь, вскрикивает женщина, едва не сбитая им, выскочившим из переулка на центральную улицу. А перед глазами пульсирует короткая строчка, выведенная грифельным карандашом на жёлтой бумаге:
«Паром отправляется в девять.»
Городские ворота широко открыты, стражник было вскакивает, видимо, заподозрив бегущего человека в чём-то недобром, но постояв несколько секунд неподвижно, плюхается обратно на табурет под навесом. А под ногами Сунила уже поскрипывает дерево навесного моста. Осталось лишь добраться до причала. Но дальше бежать невозможно, ноги вновь увязают по щиколотку в грязи, а пелена дождя и темень снова скрывают всё на несколько шагов вперёд.
Но вот вроде светлеет… река. И пустынная пристань. Неужели он опоздал?
Приглушенное ржание от деревьев. Кто-то укрылся вместе с лошадью и каретой.
Ноет бок. Будто кто-то воткнул в него кочергу и нагревает её всё сильнее. Сунил достаёт смятую бумажку из кармана, она в крови, и надпись уже не разобрать. Пинает столб низкого забора. Ржание доносится снова. Обернувшись, Сунил прищуривается – сквозь сплошную серую пелену плохо видно, но разве на него не смотрят вон оттуда, из небольшого окна в дверце кареты? И смотрят пристально. Этот взгляд Сунил чувствует кожей.
Делает шаг.
И падает в холодную грязь.
***
Покачивает, словно в колыбели. Медленно и мягко. Иногда губ касается что-то влажное… вода попадает в рот и остаётся лишь проглотить её.
А когда жарко становится настолько невыносимо, что хочется разодрать себе кожу – кто-то обтирает его тело, даря прохладу и облегчение.
Сунилу снится деревня. И оставленное в комнате в мастерской посеревший конверт. И чудится на окраине леса могила. Он узнал о смерти матери лишь спустя месяц, письмо пришло на почтовую станцию, но адрес мастерской был написан неправильно. Сунил должен был поехать в деревню, чтобы хотя бы узнать, нормально ли её похоронили… но он остался. С того дня ему стало некуда возвращаться…
Ещё Сунилу снятся крики. Детские, женские. Снится рычание в клетках, микстуры, пробирки… Он был лишь курьером, и он старался не смотреть и не слушать.