С тех пор прошёл месяц.
И этот месяц обернулся для него сущей пыткой. Хуже сырости, холода и отстойной еды была скука. Хотя и еда в первое время доставила немало неудобств, но постепенно организм к ней привык.
И вот сегодня Сунил рисует на стене тридцатую чёрточку. Потом отходит к окну и тем же камнем с острым сколом начинает долбить строительный раствор возле толстого прута решётки. Долбится плохо. То ли мастерскую и правда строил какой-то неуч, или за возведением тюрьмы следили особенно тщательно, но с тех пор, как он начал – а это было почти три недели назад – добился лишь того, что сломал два камня. И углубился в кладку стены на четверть пальца. В толщину.
– Эй, Райлаш, на выход.
Сунил так увлёкся, что за стуком не заметил прихода стражника – но вот тот стоит прямо за решёткой, и кажется, что до шумной возни заключенного у окна, как и до самого Сунила, ему нет никакого дела. А Сунил рад, практически счастлив. Опять пришёл следователь! А значит, можно будет выйти отсюда хоть ненадолго и поговорить хоть с кем-то!
И вот обшарпанный коридор сменяет выложенная ровной плиткой комната… но в ней за деревянным столом сидит не задохлик с куриной шеей, а старуха.
– Лала?
– А ты оброс…
Сунил трогает свой колючий подбородок, усмехается. Ждёт, когда стражник снимет с рук колодки, и осторожно подходит.
– Как ты тут… Зачем? Не подумай только, я счастлив тебя видеть… но не совсем понимаю…
Старуха проводит ладонью по столу, потом поднимает её и оставляет на когда-то ровной деревянной поверхности небольшой круглый медальон с дефектным камнем.
– По словам Хейли, ты настаивал на том, что это твоё.
Да, было дело. Вообще он много чего говорил, когда его били. В том числе и о вещах, которые к делу вообще не относилось. Хотя, нет, вспомнил – они так сильно жаждали узнать, почему медальон среагировал на Сунила, что даже заказали алхимикам проверку его крови на чистоту. Но где могла об этом услышать старушка-комендантша из мастерской Инджина? Если только…
Если только она не одна из тех добропорядочных граждан, исподтишка следящих за соседями и докладывающих о них.
Но это же бред. Иначе Ракеша давно бы уже схватили. Конечно, сила его внушения после укуса сильна, но… Нет. Ведь медальон не реагирует на неё. Антиквар, всучивший старое украшение шефу гончих, ошибся или намеренно соврал, ведь камень в нём никогда не зачаровывали на поиск нечистых. Мама использовала его для определения дурных намерений у клиентов… хотя Сунилу говорила, что ей просто страшно ходить поздно в город. Но так или иначе медальон реагирует лишь на того, кого его хозяин сам счел бы врагом. Именно поэтому тот ошибочно сработал на Сунила. Видимо, узнав об этом, гончий разочаровался и вернул украшение антиквару…
Но, всё равно, как об этом узнала Лала?
Старушка, не дождавшись ответа, вновь накрывает блестящую вещицу ладонью, потом снова убирает её – и рядом с медальоном теперь остаётся небольшой пузырёк.
– Ты должен выпить это сегодня.
– Что это?
– Яд.
Хорошая шутка. Сунил тянется к пузырьку, но берёт медальон, потом косится на старушку. Ничего, никакой реакции от дефектного камня. Обернувшись к застывшему у двери стражу, Сунил только сейчас замечает небольшое покраснение на его шее прямо под ухом. Укус? Так вот почему старуха говорит так свободно… и вот почему её вообще пустили сюда.
– Ты в… видела его?
Лала прикрывает глаза. И совсем чуть-чуть, почти незаметно улыбается.
– Как он? Это он тебя заставил сюда прийти?
Склоняет голову к плечу.
– Когда-то я была у них экономкой.
– Когда? Расскажи мне… всё.
Она не успевает ответить. Укушенный страж вдруг открывает дверь, выглядывает в коридор и тут же закрывает обратно.
– Заканчивайте, – велит он. – Смена возвращается.
Старушка кивает и поднимается со стула. Сунил пытается ухватить её за длинный рукав, но замирает, так и не коснувшись. Правильно. Ракеш расскажет сам, если захочет. Сейчас главное, что тот в порядке… и что вернулся за ним. Правда, почему именно яд? Разве нельзя… ну, скажем, разнести стену тюрьмы? Выходящей окнами, кстати, прямо на рынок? Или… ну, велеть укушенному просто вывести его наружу?..
Дорога по коридору обратно в камеру в этот раз кажется слишком короткой.
– Я вызову вечером врача, – вдруг заявляет страж, пропуская Сунила за дверь. – Он должен будет подтвердить твою смерть, так что выпей побыстрее.
– А это точно сработает?
– Не знаю, – равнодушно тот отвечает и запирает следом замок.
Сунил греет пузырёк в руке. Раскатывает между ладоней, смотрит на белесый порошок внутри так и эдак. Не искрится, не сверкает… не зачарован? А что, если это и правда отрава? Но в кармане лежит медальон. Как только Сунил коснулся его, вновь стал полноценным хозяином – но камень так ни разу и не сработал.
Ладно… к чему медлить?
Скрутив крышку, бросив последний взгляд на выцарапанные на стене неровные линии и на невыдолбленную выемку у решётки, Сунил опрокидывает пузырёк в рот. Горечь тут же въедается в нёбо, царапает горло, слёзы градом брызгают из глаз, и наружу вырывается дикий кашель. Он падает. Рука поскальзывается на кровавых брызгах. Пол врезается в лоб. Но сгустившаяся темнота отказывается сразу полностью завладеть сознанием – и Сунил чувствует удушье. Его продолжает сотрясать кашель, и вместе с ним, кажется, выхаркиваются куски легких и горла. Но вот где-то далеко раздаётся громкий лязг – и это последнее, что слышит Сунил.
***
Цокот копыт. Шуршание мягкой ткани. Неудобная, слишком твёрдая подушка. Навязчивая муха уже в который раз пытается сесть на лицо – Сунил отмахивается от неё и слышит тихий смех. Совсем не женский, но такой приятный, почти мелодичный, что хочется окунуться в него целиком…
– Господин, – неожиданно вклинивается резкий и недовольный, но уже знакомый голос. – Мы приближаемся к переправе.
– Хорошо, – отзывается Ракеш.
И Сунил чувствует его тёплую ладонь на своём лице. Пальцы зарываются в отросшую чёлку, зачёсывают её на макушку, перебирают. Приоткрыв глаза совсем немного, Сунил видит острый подбородок и какую-то слишком большую шляпу на голове Ракеша. Точнее женскую шляпку. С неровными широкими полями и сеточкой, закрывшей верхнюю половину лица.