Пятый. Ни один вампир не имеет права открыть тайну своей истинной сущности или волшебную силу в присутствии смертного и остаться в живых. Ни один вампир не имеет права делать какие-либо записи, способные выдать эту тайну. Смертный мир не должен знать ни одного вампирского имени, и все свидетельства нашего существования, попадающие в царство смертных, должны уничтожаться любой ценой, как и те, кто допустил столь ужасное нарушение Божией воли.
Это еще не все. Мне предстояло изучить множество ритуалов, песнопений и усвоить целый ряд традиций.
— Мы не входим в церкви, ибо в этом случае Господь поразит нас молнией,— объявлял Сантино.— Мы не смотрим на распятие, и присутствия такового на шее смертного достаточно для того, чтобы оставить его в живых. Мы отводим глаза от изображений Святой Девы и ни в коем случае к ним не прикасаемся, в какой бы форме они нам ни встретились. Мы трепещем перед ликами святых.
Но тех, кто пренебрегает защитой Господа, мы разим Божественным огнем. Мы питаемся, где и когда нам угодно, жестоко, как невинными, так и теми, кто благословлен красотой и богатством. Но мы не похваляемся перед миром своими деяниями, не похваляемся и друг перед другом.
Великие замки и залы закрыты для нас, ибо мы ни при каких обстоятельствах не смеем вмешиваться в судьбу, уготованную Господом нашим для тех, кто создан по его образу и подобию, иначе, чем вмешиваются в нее паразиты, или пылающий огонь, или Черная смерть. Мы — проклятие Тьмы. Мы вечны.
А завершив во имя Господа свои труды, мы сходимся вместе, избегая удобств, богатства и роскоши, в подземельях, благословенных нами для сна, и лишь при свете огня и свечей мы собираемся, чтобы читать молитвы, петь песни и танцевать, да, танцевать вокруг костра, тем самым укрепляя волю, тем самым разделяя свою силу с нашими братьями и сестрами.
Шесть долгих месяцев прошло за изучением этих уроков. В это время я совершал вместе с остальными вылазки в римские переулки, где охотился и объедался теми, от кого отвернулась судьба, с легкостью отдав их в мои руки.
Я не искал больше в их мыслях преступления, оправдывающего мою хищную трапезу. Я больше не тренировался в утонченном искусстве убивать, не причиняя жертве боли, я больше не стремился избавить несчастных смертных от жуткого вида моего лица, моих безжалостных рук и острых клыков.
Однажды ночью я проснулся и обнаружил, что меня окружили мои братья. Седовласая женщина помогла мне подняться из свинцового гроба и сообщила, что я должен пойти за ними.
Мы поднялись на землю, к звездам. Там горел высокий костер, как в ночь гибели моих смертных братьев.
Прохладный воздух благоухал весенними цветами. Я слышал, как поют соловьи. Издалека доносились шепоты и вздохи огромного, кишащего людьми Рима. Я обратил взгляд к городу. Я увидел семь холмов, покрытых неяркими дрожащими огоньками. Наверху я увидел подкрашенные золотом тучи, нависшие над рассеянными по холмам прекрасными маячками, словно не^-бесная тьма готовилась вот-вот разродиться младенцем.
Я увидел, что вокруг костра образовался плотный круг. Дети Тьмы стояли в два, а кое-где и в три ряда. Сантино, облаченный в новую дорогую мантию из черного бархата,— ужасное нарушение наших строгих правил богослужения — вышел вперед и расцеловал меня в обе щеки.
— Мы отсылаем тебя далеко, на север Европы,— сказал он,— в город Париж, где глава собрания ушел в огонь, как это рано или поздно случается со всеми нами. Его дети ожидают тебя. Они наслышаны о тебе, о твоей доброте, о твоем благочестии, о твоей красоте. Ты станешь их предводителем, их святым.
Мои братья по очереди подошли поцеловать меня. Мои сестры — их было меньше — тоже запечатлели на моих щеках поцелуи.
Я молча стоял и слушал песни птиц в соседних соснах, то и дело буравя взглядом снижающиеся небеса, и думал, пойдет ли дождь, ароматный дождь, такой чистый и ясный,— единственная дозволенная мне очищающая вода, сладкий римский дождь, ласковый и теплый.
— Принимаешь ли ты торжественный обет возглавлять общество согласно Законам Тьмы, согласно воле сатаны и воле его Творца и Господа?
— Принимаю.
— Клянешься ли ты подчиняться любым приказам, поступившим из римского общества?
— Клянусь.
Слова, слова, слова...
В огонь подбросили дров. Торжественно и мрачно зазвучали барабаны.
Я заплакал.
Я почувствовал нежное прикосновение рук Алессандры, мягкую массу ее седых волос на моей шее.
— Я пойду с тобой на север, дитя мое,— сказала она.
Меня переполняла благодарность. Я обхватил ее обеими руками, почувствовал, как ко мне прижалось ее холодное жесткое тело, и. затрясся от рыданий.
— Да, мой дорогой, мой маленький,— говорила она— Я останусь с тобой. Я стара, я останусь с тобой, пока не придет мой срок предстать перед судом Господа, как подобает каждому из нас.
—Так возрадуемся и исполним танец! — воскликнул Сантино.— Сатана и Христос, братья в доме Господа, вверяем вам эту очистившуюся душу! — Он воздел руки.
Алессандра отошла от меня, ее глаза блестели от слез. Я не испытывал в тот момент ничего, кроме благодарности за то, что она будет со мной, что мне не придется совершать одному это жуткое, ужасное путешествие. Со мной, Алессандра, со мной. О раб сатаны и создавшего его Бога!
Она встала рядом с Сантино, такая же высокая, величественная, и тоже подняла руки, качая головой из стороны в сторону.
— Да начнется танец! — крикнула она.
Загремели барабаны, взвыли трубы, зазвенели бубны.
Стоявшие плотным кольцом вампиры испустили долгий глухой крик и, взявшись за руки, пустились в пляс.
Меня затянули в цепочку, образовавшуюся вокруг бушующего пламени. Меня бросало справа налево в такт вертящимся рядом фигурам, потом я вырвался и, кружась, подпрыгнул высоко в воздух.
При каждом прыжке ветер ласково касался моей шеи, а приземляясь, я с предельной точностью ловил с обеих сторон от себя руки и вновь принимался раскачиваться и кружиться вместе со всеми.
Безмолвные тучи над головой сгущались, скручивались, плыли по темнеющему небу. Начался дождь, его тихий шелест заглушали крики обезумевших танцоров, треск костра и грохот барабанов.
Но я его услышал. Я повернулся, прыгнул повыше и добрался до него, до серебристого дождя, хлынувшего на меня, как благословение темных небес, как крещение святой водой проклятых.
Музыка нарастала. Все поглотил варварский ритм, организованная цепочка танцоров была забыта. Под дождем, в свете неиссякаемых сполохов гигантского огня вампиры раскидывали руки, выли, извивались, топали, согнув спины, грохотали подошвами по земле, открывали рты, вращали бедрами, вертелись и прыгали... Наконец они хриплыми гортанными голосами затянули громогласный гимн:
— Dies irae, dies ilia...
О да, да, день гнева, день огня!
Потом, когда дождь полил темной, ровной стеной, когда от костра остались только черные головешки, когда все давно уже отправились на охоту и на мрачной поляне после шабаша остались кружиться всего несколько фигур, в мучительном исступлении продолжавшие распевать молитвы, я тихо лежал, уткнувшись лицом в землю, и небесные воды смывали с меня грязь...
Мне казалось, что рядом стоят монахи из древнего киевского монастыря. Они посмеивались надо мной, но по-доброму. Они говорили:
— Андрей, с чего ты взял, что сможешь сбежать? Разве ты не знал, что тебя призвал Бог?
— Уходите от меня, вас здесь нет, а меня вообще нет; я заблудился в темных пустынях бесконечной зимы.
Я старался представить себе его, его святой лик. Но рядом была только Алессандра — она пришла помочь мне подняться на ноги. Алессандра, пообещавшая рассказать мне о тяжелых и мрачных временах, задолго до созданР1я Сантино, когда ей передали Темный Дар в лесах Франции, куда мы отправимся вместе.
— О Господи, Господи, услышь мои молитвы,— прошептал я. Если бы я только мог увидеть его святой лик!