— Ты станешь моим ангелом-хранителем, Арман? — спросила она
— Навсегда.
— Я пошел,— сообщил Бенджи. Щелчок, хруст — он зажег новую сигарету. Должно быть, у него не легкие, а мешки угля.— Я пошел на ночь глядя. А вдруг сукин сын окажется больной, или грязный, или...
— Мне все равно. Кровь есть кровь. Просто веди его сюда. Не стоит пробовать свои фантазии с подножкой. Подожди, пока не подведешь его прямо к кровати, а когда он потянется к покрывалу, ты, Сибил, отдерни ткань, а ты, Бенджи, толкни его изо всех сил, чтобы он ударился голенью о бок кровати, тогда он упадет прямо мне в руки. И я его получу.
Он направился к двери.
— Подожди,— прошептал я. О чем я только думал в своей жадности? Я взглянул на ее безмолвное улыбающееся лицо, а потом — на него, на маленький моторчик, дымящий черной сигаретой, ничего не надевший для жестокой зимы, кроме проклятой джеллабы.
— Нет, нужно — значит нужно,— сказала Сибил, широко раскрыв глаза— А Бенджи выберет очень плохого человека, правда, Бенджи? Настоящего мерзавца, который захочет тебя ограбить и убить.
— Я знаю, куда идти,— сказал Бенджи с кривой улыбочкой.— Смотрите разыграйте свои карты, когда я приду, вы, оба Накрой его, Сибил. Не смотри на часы. За меня не волнуйся!
Он хлопнул дверью, за ним автоматически закрылся большой тяжелый замок.
Значит, она придет. Кровь, густая красная кровь. Придет. Придет, она будет горячая и вкусная, полный крови мужчина, она придет, придет через несколько секунд.
Я закрыл глаза, а когда открыл, перед ними вновь обрела форму комната — небесно-голубые занавески на каждом окне, плотными складками падавшие до пола, ковер с большим искривленным овалом напоминающих капусту роз. И она, девочка-стебелек, не сводящая с меня глаз, улыбающаяся искренней милой улыбкой, словно ночное преступление казалось ей пустяком.
Она опустилась на колени в опасной близости от меня и еще раз ласково дотронулась до моих волос. Моей руки коснулась ее мягкая, ничем не скованная грудь. Я прочел ее мысли, как читал бы судьбу по ладони, сталкивая слой за слоем ее сознание, опять увидел темную извилистую дорогу, вьющуюся по долине реки Иордан, и родителей, слишком быстро ведущих машину для кромешной тьмы и поворотов-шпилек, а также водителей-арабов, мчащихся на еще более высокой скорости, так что каждое пересечение фар превращалось в изнурительное состязание.
— Поесть рыбы из моря Галилеи.— Она отвела взгляд,-— Это я захотела. Это я придумала туда ехать. У нас оставался последний день в Святой земле, все говорили, что от Иерусалима до Назарета далеко добираться, а я сказала: «Но он ходил по воде». Самая странная легенда, я всегда так думала. Ты ее знаешь?
— Знаю.
— Про то, что он ходил прямо по воде, как будто забыл, что рядом апостолы, что его могут увидеть, а когда с лодки сказали: «Господи!», он испугался от неожиданности. Такое странное чудо, как будто все произошло... по случайности. Это я захотела ехать. Это я хотела съесть свежей рыбы, прямо из моря, из той же воды, где ловили рыбу и Петр, и все остальные. Моих рук дело. Нет, я не говорю, будто это моя вина, что они погибли. Просто это моих рук дело. А мы все направлялись домой, на большой концерт в «Карнеги-холл», его должна была записывать компания звукозаписи, вживую. Знаешь, я уже записала одну пластинку. Никто и не ожидал, что она так хорошо пойдет. Но той ночью... той ночью, которой так и не было, я собиралась играть «Аппассионату».
Это было самое главное. Я люблю и другие сонаты, и «Лунную», и «Патетическую», но моей... моей была «Аппассионата». Мама и папа так мной гордились. Но мой брат, это мой брат всего добивался, договаривался о времени, о месте, о хорошем пианино, об учителях. Это он открыл всем глаза, но, конечно, с другой стороны, собственной жизни у него не было, и все мы видели, чем это кончится. По ночам за столом мы обсуждали, что он должен жить собственной жизнью, что не годится ему на меня работать, но он отвечал, что в будущем он мне понадобится, я и не представляю, до какой степени он будет мне полезен. Он станет заправлять записями, концертами, репертуаром, гонорарами. Агентам нельзя доверять. Я понятия не имею, говорил он, как высоко поднимусь.
Она помолчала, склонив голову набок с серьезным и искренним видом.
— Понимаешь, я не принимала никакого решения,— сказала она.— Я просто не могла больше ничего делать. Они умерли. Я просто не могла выходить из комнаты. Я просто не могла снимать трубку. Я просто не могла играть другую музыку. Я просто не могла слушать, что он говорит. Я просто не могла строить планы. Я просто не могла есть. Я просто не могла переодеваться. Я только играла «Аппассионату».
— Я понимаю.
— Он привез с нами Бенджика, чтобы тот обо мне заботился. Мне всегда было интересно, как он это устроил. Я думаю, Бенджика купили, ну, знаешь, купили, за деньги.
— Знаю.
— Думаю, так все и было. Он говорил, что не может оставить меня одну, даже в «Царе Давиде», это был отель...
— Да.
— ...Потому что, он говорил, я стою у окна без одежды или не впускаю горничную, а еще играю на пианино посреди ночи и не даю ему спать. И он нашел Бенджика. Я люблю Бенджика.
— Я знаю.
— Я всегда делаю, что скажет Бенджи. Он никогда не смел ударить Бенджика Только под конец он начал бить меня всерьез. Раньше он либо пощечину мне давал, либо пинка. Он хватал меня за волосы, наматывал все волосы на руку и бросал меня на пол. Так часто бывало. Но Бенджика он не бил. Он знал: если ударить Бенджика, я буду кричать без остановки. Но, с другой стороны, когда Бенджи старался его остановить... Я не знаю, у меня так кружилась и болела голова.
— Я понял,— сказал я.
Конечно, он бил Бенджика.
Она призадумалась, ее глаза оставались широко раскрытыми, яркими, она не плакала и не щурилась.
— Мы с тобой похожи,— прошептала она, устремляя на меня взгляд. Ее рука лежала рядом с моей щекой, и она очень осторожно прижала ко мне мягкую подушечку своего указательного пальца.
— Похожи? — спросил я.— Ради всего святого, о чем ты думаешь?
— Чудовища,— сказала она.— Дети.
Я улыбнулся. Но она не улыбалась. У нее был мечтательный вид.
— Я так обрадовалась, когда ты пришел,— сказала она— Я знала, что он умер. Знала, когда ты встал у пианино и посмотрел на меня. Знала, когда ты стоял там и слушал меня. Я так радовалась, что нашелся тот, кто смог его убить.
— Сделай это для меня,— сказал я.
— Что? Арман, я сделаю все, что угодно.
— Подойти к пианино. Поиграй мне. Сыграй «Аппассионату».
— А как же план? — тихо и недоуменно спросила она.— Мерзавец, он сейчас придет.
— Оставь это нам с Бенджи. Не оборачивайся, не смотри. Просто играй «Аппассионату».
— Нет, ну пожалуйста,— ласково попросила она.
— Но почему нет? — сказал я.— Зачем тебе проходить через такую пытку?
— Нет, ты не понял,— ответила она с широко открытыми глазами.— Я хочу посмотреть!
Внизу только что вернулся Бенджи. От далекого звука его голоса, совершенно неслышного Сибил, в каждую ткань моего тела мгновенно вернулась боль.
— О чем я и говорю,— болтал он, не закрывая рта,— все лежит прямо под трупом, а мы не хотим его поднимать, но вы как полицейский, вы как полицейский из отдела по борьбе с наркотиками, говорят, вы в таких делах знаете толк...
Я засмеялся. Ему действительно было чем гордиться. Я снова взглянул на Сибил, смотревшую на меня с выражением тихой решимости, глубокого, понимания и задумчивости.
— Закрой мне лицо покрывалом,— велел я,— и отойди подальше, еще дальше. Он ведет к нам типичного принца мошенников. Быстрее.
Она мгновенно принялась за дело. Уже пахло кровью жертвы, хотя она все еще стояла в поднимающемся лифте и разговаривала с Бенджи в сдержанных, осмотрительных выражениях.
— И все это случайно оказалось у вас с ней в номере, и больше с вами никого нет? — Какой красавец!
— Я все вам рассказал,— ответил Бенджи совершенно естественным голоском.— Вы нам просто помогите, сами понимаете, я не могу позволить, чтобы к нам заявилась полиция! — Шепот. Это приличный отель. Откуда я знал, что тот мужик возьмет и умрет прямо здесь! Мы дурь не принимаем, забирайте ее, только унесите отсюда труп. И еще кое-что...— Двери лифта открылись,— Труп довольно подпорченный, так что не надо на меня пускать слюни, когда вы его увидите.