— Поверь, она была действительно неотразима. Этакое сексуальное животное, но только без шерсти. И мы стали заниматься с ней «этим» при каждом удобном случае. Стоя в ванной комнате, например, пока мать спала. Пару раз мы уходили в одну из пустующих спален. Нам никогда не требовалось на это более двадцати минут — я засекал время. Как правило, она даже не снимала свои розовые трусики — только спускала их, и они болтались где-то возле ее лодыжек. Она пахла, как духи «Голубой вальс».
Я тихо рассмеялся, а потом задумчиво произнес:
— Ах, если бы мне дано было познать то, о чем ты говоришь. А вот ты познал... Влюбился в нее и... поддался искушению.
— Ну-у, ведь я был в двух тысячах миль от Нью-Йорка, от моих женщин и моих мальчиков — от всего. От всего, что неизбежно сопутствует богатству, влиянию и власти: от тупых телохранителей, суетливо распахивающих перед тобой двери, от глупеньких девочек, которые клянутся тебе в вечной любви на заднем сиденье лимузина только потому, что знают, что накануне вечером ты кого-то пристрелил. Иногда я чувствовал такое пресыщение сексом, что в самый разгар очередного приключения вдруг ловил себя на том, что мысли мои заняты совсем другим и я не в силах сосредоточиться и получить наслаждение, даже если рядом оказывалась самая профессиональная и искуснейшая в мире проститутка.
— Мы похожи с тобой гораздо больше, чем я мог предположить.
— Что ты имеешь в виду? — спросил Роджер.
— Сейчас не время говорить об этом. Тебе нет нужды знать подробности моей жизни. Вернемся к Терри. И к истории появления на свет Доры.
— Терри забеременела от меня. Хотя я был уверен, что она принимает противозачаточные таблетки. Она же думала только о том, что я богат. И для нее не имело значения, люблю я ее или нет, равно как и любит ли меня она. Поверь, это было самое тупое и примитивное человеческое существо из всех, кого я знал. Сомневаюсь, что столь невежественные и скучные люди, как Терри, способны привлечь тебя даже в качестве источника для утоления голода.
— И в конце концов родилась Дора?
— Да. Терри заявила, что избавится от ребенка, если я не женюсь на ней. Тогда я заключил с ней сделку: сто тысяч долларов, как только мы поженимся (естественно, я вступил с ней в брак под вымышленным именем и поступил совершенно правильно, поскольку теперь мы с Дорой официально никак не связаны), и еще тысячу «косых» в день рождения малыша. После этого я обещал дать Терри развод, поскольку все, что мне нужно было от нее,— это моя дочь.
«Наша дочь»,— поправила меня тогда Терри. «Да, наша»,— согласился я. Господи! Каким же надо было быть идиотом, чтобы не понять то, что буквально лежало на поверхности! Мне и в голову не пришло, что эта вульгарно накрашенная женщина в тапочках на каучуковой подошве, не вынимающая изо рта жевательную резинку, без конца полировавшая при мне свои ногти, на пальце которой тем не менее сверкало великолепное обручальное кольцо с бриллиантом, вдруг искренне воспылает любовью к новорожденной дочери. Она была глупым, тупым животным, но животным млекопитающим и не желала расставаться со своим детенышем. Мне пришлось пройти поистине сквозь все круги ада, но все, чего я добился, это разрешения на регулярные посещения и встречи с девочкой.
В течение шести лет я при первой же возможности мчался в Новый Орлеан, чтобы повидаться с Дорой, обнять ее, подержать на руках, погулять и поговорить с ней. Сомнений в том, что это мой ребенок, у меня не было, она была действительно кровь от крови и плоть от плоти моей. Только завидев меня в конце улицы, малышка со всех ног бросалась в мои объятия.
Мы садились в такси и отправлялись во Французский квартал, чтобы в который уже раз прогуляться по Кабильдо и увидеть собор, который мы оба обожали. Потом мы шли в центральный бакалейный магазин и покупали там маффалетас. Ты знаешь, что это? Огромные сэндвичи с оливками.
— Да, знаю.
— Дора рассказывала мне обо всем, что произошло с ней за то время, что мы не виделись,— как правило, не более недели. Мы танцевали прямо на улице, я пел ей песенки. А какой чудесный голосок был у нее! Сам я никогда не обладал красивым голосом, но моя мать и Терри — да. Видимо, от них унаследовала вокальные способности и Дора. К тому же она была очень умной девочкой. Нам нравилось переправляться на пароме через реку — туда и обратно — и петь, стоя у перил. В магазине Холмса я покупал ей красивую одежду. Терри не имела ничего против — я имею в виду одежду. Конечно, я не забывал и о каком-нибудь подарке для самой Терри — кружевном бюстгальтере, наборе французской косметики или духах по сто долларов за унцию. Я готов был купить что угодно, но только не «Голубой вальс»! В общем, мы с Дорой очень весело проводили время. Иногда мне казалось, что одна только мысль о том, что я вскоре увижу Дору, поможет мне выдержать любые испытания.
— Похоже, она была столь же общительной и одаренной богатым воображением, как и ты.
— Именно так. Мечтательница и фантазерка. Однако учти: ее отнюдь нельзя назвать наивной. Меня никогда не переставал удивлять тот факт, что она увлеклась богословием. Любовь к зрелищности, артистизм она, конечно, унаследовала от меня. Но откуда в ней столь безоговорочная вера в Бога, страсть к теологии?.. Не понимаю!
Теология... Это слово заставило меня задуматься.
А Роджер тем временем продолжал:
— По прошествии времени мы с Терри буквально возненавидели друг друга. А когда пришла пора определять Дору в школу, между нами начались самые настоящие битвы, едва ли не кровопролитные сражения. Я хотел отдать дочь в академию Святого Сердца, нанять для нее учителей музыки и танцев, а кроме того, требовал, чтобы как минимум две недели каникул она проводила со мной в Европе. Терри решительно возражала, заявляя, что не позволит вырастить из малышки высокомерную гордячку. Она уехала из дома на Сент-Чарльз-авеню, потому что, по ее словам, старый особняк приводил ее в ужас, и перебралась в какую-то хибару, построенную в сельском стиле на унылой улочке сырой, болотистой окраины. Таким образом, моя дочь лишилась возможности жить в прекрасном и живописном Садовом квартале и вынуждена была видеть вокруг себя лишь скучный пейзаж, лишенный каких-либо достопримечательностей.
Я был в отчаянии, а Дора между тем росла и стала уже достаточно большой, чтобы предпринимать какие-либо меры в попытке отнять ее у матери, которую она, кстати, очень любила и всегда защищала. Между матерью и дочерью существовала некая молчаливая связь, не нуждавшаяся в словесном выражении. Терри очень гордилась девочкой.
—А потом возник тот самый дружок.
— Совершенно верно. И появись я в городе днем позже, я уже не застал бы там ни жену, ни дочь. Терри налетела на меня словно фурия. К черту мои чеки, кричала она. Они с Дорой уезжают во Флориду вместе с этим нищим электриком.
Дора ничего не знала и в тот момент играла на улице, в конце квартала. А эти двое уже собрали вещички. Там я обоих и застрелил, в этом домишке в Метэри, где Терри предпочла жить и воспитывать мою дочь, вместо того чтобы спокойно оставаться в удобном особняке на Сент-Чарльз-авеню. Весь искусственный ковер на полу был залит кровью, брызги разлетелись повсюду.
— Могу себе представить.
Потом я утопил трупы в болоте. Мне давненько не приходилось заниматься такой грязной работой, однако я с легкостью справился с задачей. Машина электрика стояла в гараже, и мне не составило труда упаковать и перетащить тела в багажник, а потом вывезти их подальше от жилых домов — по-моему, я поехал по шоссе Джефферсона. Точно не помню. Откровенно говоря, я понятия не имею, где именно утопил их. Нет, кажется, это все-таки было в районе Чеф-Ментье, неподалеку от старых фортов на реке Ригул. Так или иначе, их поглотила болотная жижа.
— Знакомая картина, Меня самого когда-то утопили в болоте,— пробормотал я.
Однако Роджер не расслышал — он был слишком возбужден и взволнован воспоминаниями.
— Когда я вернулся, Дора сидела на ступеньках, подперев кулачками подбородок, и плакала. Она не могла понять, почему дома никого нет, а дверь заперта. Увидев меня, она с криком бросилась навстречу. «Папочка, я знала, что ты приедешь, знала, знала»,— сквозь слезы повторяла малышка Я не рискнул войти с ней в дом за вещами — не хотел, чтобы ребенок видел кровь. Поэтому я усадил ее в пикап электрика, и мы сразу же покинули Новый Орлеан. Машину я оставил потом в Сиэтле. Это было наше с Дорой большое путешествие через всю страну.