— Ну да. А тем временем заодно и спасти церковные украшения,— хмыкнул я.
— Да. До тех пор, пока она не согласится их принять или каким-то иным образом обратит на доброе дело. Вот тебе еще один способ уговорить ее. Почаще упоминай о добре.
— Ты и сам пользовался этим способом,— печально заметил я.— И в отношении меня тоже.
— Так ты выполнишь мою просьбу, правда? Дора считает, что меня ввели в заблуждение и сбили с пути истинного. «Не думай, что после всего содеянного ты сумеешь спасти свою душу, подарив мне сокровища церкви»,— сказала она как-то.
— Она любит тебя,— заверил я Роджера.— Я убеждался в этом всякий раз, когда видел вас вместе.
— Знаю. Меня не нужно убеждать в этом. У нас нет времени на споры и доказательства. Учти только, что Дора очень прозорлива и планы ее поистине огромны. Пока еще у нее слишком мало единомышленников и помощников, но она мечтает перевернуть мир. Я хочу сказать, что ей недостаточно того, о чем грезил когда-то я: создать собственный культ и стать своего рода гуру — поселиться в тихом убежище в окружении преданных последователей. Она действительно хочет изменить мир, потому что уверена в том, что кто-то непременно должен это сделать.
— По-моему, так считает любой религиозный человек.
— Ничего подобного. Далеко не каждый жаждет стать новым Мохаммедом или Заратустрой.
— А Дора жаждет.
— Дора знает, что именно это сейчас необходимо.
Он покачал головой, отпил глоток из бокала и обвел взглядом полупустой зал. Потом вдруг слегка нахмурился, словно все еще размышляя над своими последними словами, и продолжил;
— «Отец,— сказала она мне однажды,— религия не возникает на основе древних текстов и произведений искусства. Они могут служить лишь ее отражением». Она еще долго потом говорила — о том, что внимательное прочтение Библии помогло ей постичь великое значение чуда, происходящего в душе человека. В общем, она буквально усыпила меня своими рассуждениями. И не вздумай отпустить по этому поводу какую-нибудь шуточку.
— Боже избави! Ни за что на свете!
— Что ожидает мою дочь? Что с ней будет? — с отчаянием в голосе прошептал он, не глядя на меня.— С таким-то наследством! Достаточно посмотреть на ее отца — вспыльчивого, грубого и жестокого человека, сумасшедшего, способного на любые крайности. Невозможно сосчитать, сколько соборов и церквей я посетил вместе с Дорой, сколько бесценных распятий я ей показал, прежде тем превратить их в очередное средство получения прибыли. В одной только Германии мы провели с ней немало часов, рассматривая великолепные росписи на потолках соборов эпохи барокко. Я дарил Доре невероятной ценности реликвии, подлинные распятия, украшенные серебром и рубинами. Я купил множество Платов Вероники такой потрясающей красоты, что перехватывало дыхание... Боже мой! Боже мой!
— Скажи, а не было ли во всем этом стремления каким-то образом искупить, загладить свою вину? Я имею в виду Дору.
— То есть вину за оставшееся без объяснения исчезновение Терри, за то, что она спросила тебя о ней лишь через много лет? Я думал об этом. Если Дора поначалу и чувствовала что-то подобное, то это чувство давно прошло. Она считает, что мир нуждается в новом откровении. В новом пророке. Однако пророками не становятся в одночасье. Дора утверждает, что ее превращение должно произойти благодаря умению видеть и чувствовать, но она не имеет ничего общего с палаточным возрождением[2].
— Мистики никогда не связывали прорыв к Богу с палаточным возрождением.
— Конечно нет.
— А Дора мистик? Как ты думаешь?
— А ты сам разве не понял? Ведь ты следил за ней. Нет, Дора никогда не лицезрела Бога и не слышала его голоса, если ты это имеешь в виду. А лгать в таких вопросах она ни за что не станет. Но Дора жаждет этого. Она мечтает о таком моменте, о чуде, об откровении.
— Она ждет появления ангела?
— Вот именно.
Мы оба вдруг умолкли. Роджер, наверное, размышлял о своих давних мечтах и планах, а я... Я тоже погрузился в воспоминания — о том, как совершил фальшивое чудо, о том, как я, ангел зла, довел до безумия католическую монахиню, о ее кровоточащих руках и стигматах на ее ногах...
Неожиданно он как будто принял решение и, к моему великому облегчению, заговорил вновь:
— Я разбогател, когда отказался от намерения переделать мир, если вообще всерьез думал об этом. И построил собственную жизнь, которая и стала моим миром. А Дора действительно всей душой жаждет... чего-то... А вот моя душа мертва...
— Судя по всему, нет,— откликнулся я. Мысль о неизбежности его скорого исчезновения становилась все более невыносимой и пугала, меня гораздо больше, чем еще не так давно испугало его появление.
— Вернемся, однако, к главному,— сказал он.— Меня начинает тревожить...
— Что?
— Не валяй дурака и слушай. На имя Доры положены деньги, которые никак не связаны с моим именем. Власти никоим образом не смогут наложить на них лапу, тем более что по твоей милости мне уже никто не сможет предъявить обвинение в чем-либо, не говоря уже о том, чтобы осудить. Всю информацию о них ты найдешь в квартире. В черных кожаных папках. Они в металлическом картотечном ящике. Вместе с корешками чеков и различными документами, касающимися купли-продажи картин и статуй. Все это ты должен сохранить для Доры. Это дело всей моей жизни, мое наследие. И отныне оно в твоих руках. Ты можешь выполнить мою просьбу? Ради Доры! Торопиться не стоит, да и нужды нет, ведь ты очень ловко покончил со мной.
— Знаю. А теперь ты просишь меня выступить в роли ангела-хранителя и позаботиться о том, чтобы Дора получила наследство в целости и сохранности, притом незапятнанным.
— Да, друг мой, именно это я умоляю тебя сделать. И тебе по силам выполнить мою просьбу. Кроме того, не забудь о Винкене. Если она откажется взять книги, хранителем их должен стать ты.
Он коснулся рукой моей груди, и я ощутил легкий толчок — как раз против сердца.
— Как только мое имя исчезнет с газетных страниц — если оно вообще просочится в прессу из досье ФБР,— ты передашь деньги Доре,— продолжил давать наставления Роджер.— Деньги всегда в цене, и они помогут ей создать собственную церковь. Дора умеет привлекать к себе людей. При наличии средств она самостоятельно справится со своей задачей. Ты понимаешь меня? Она сумеет добиться не меньшего успеха, чем Франциск, Павел или Иисус. Если бы не ее увлечение теологией, она давно уже стала бы харизматической знаменитостью. Она обладает всем необходимым для этого. Только вот слишком много думает. Теология отделяет и отдаляет ее от остальных.
Роджер вздохнул. Он говорил очень быстро, и меня вдруг начала охватывать дрожь. Я отчетливо ощущал исходящие от него волны страха. Но чего он боится?
—Вот, послушай,— сказал он.— Я хочу процитировать тебе кое-что. Дора упомянула об этом прошлой ночью. Мы с ней читали книгу известного английского газетного обозревателя Брайена Эппльярда. Ты о нем слышал? Он написал книгу под названием «Постижение современности». Дора дала мне экземпляр. Там есть рассуждения, с которыми полностью согласна Дора... относительно того, что все мы «духовно обеднели»...
— Я тоже с этим согласен.
— Но речь шла и о чем-то еще — там было что-то относительно необходимости выбора О том, что можно создавать теологические теории, но, для того чтобы быть действенными, они должны исходить откуда-то изнутри, из самых глубин человеческой души. Я помню, как она это называла. Словами Эппльярда: «Совокупность человеческого опыта».— Роджер умолк. Чувствовалось, что он растерян, что его мучают сомнения.
—Да, она ищет и жаждет именно этого.— Мне отчаянно хотелось успокоить его, заверить в том, что я все понимаю.— Она всей душой к этому стремится.
Я вдруг поймал себя на том, что вцепился в него с не меньшей силой, чем он в меня, и точно так же стараюсь удержать его рядом.
Роджер смотрел в сторону.
Меня охватила невыразимая печаль. Зачем, почему я это сделал? Да, этот человек был мне интересен, я знал, что он порочен. Но как я мог? С другой стороны, что было бы, останься он рядом со мной таким, каков есть? Что, если бы он стал моим другом?
2
Revival Tent — проповедническое движение в США, когда религиозная проповедь сопровождается музыкой, танцевальными номерами и прочими не имеющими непосредственного отношения к религии действиями.