Ладно, это все детские рассуждения, эгоистичные и корыстные. Мы говорили о Доре, о теологии. Конечно, точка зрения Эппльярда была мне понятна. «Постижение современности»... Я вспомнил эту книгу. Отыскал ее в глубинах своей бессмертной памяти и словно перечел заново.
Роджер молчал и не шевелился.
— Послушай, чего ты так боишься? — спросил я.— Пожалуйста не темни, не скрывай от меня ничего!
Я вцепился в него — грубо, бессовестно, но при этом едва не плача при мысли о том, что убил этого человека, отнял у него жизнь, а теперь отчаянно жажду только одного: как можно дольше удержать возле себя его дух.
Он не ответил. Но выглядел очень испуганным.
Оказывается, я вовсе не безжалостное чудовище, каковым всегда себя считал. Я не могу равнодушно видеть людские мучения. Я всего лишь проклятый упрямец, так и не разучившийся сопереживать страданиям других.
— Роджер! — взывал к нему я.— Посмотри на меня! Продолжай, не молчи!
Однако он пробормотал только несколько слов — что-то о Доре и о том, что ей, возможно, удастся найти то, что так и не смог отыскать он сам.
— Что именно? О чем ты? — потребовал я пояснений.
— Богоявление...— прошептал он.
О, это чудесное слово! Оно из лексикона Дэвида. Совсем недавно я слышал это слово из его уст, а вот теперь оно слетело с губ Роджера.
— Послушай, по-моему, они идут за мной,— неожиданно gроизнес он, и глаза его расширились. В этот момент он казался скорее удивленным, озадаченным, чем испуганным. Он прислушивался к чему-то. До меня тоже доносились какие-то звуки.— Помни о моей смерти,— ни с того ни с сего произнес он, как если бы в этот момент мысль о ней наиболее отчетливо возникла у него в голове.— Расскажи Доре о том, как я умер. Убеди ее в том, что смерть очистила оставшиеся после меня деньги. Ты понимаешь, о чем я? Я заплатил за это своей смертью. Деньги теперь чистые. И книги Винкена, и все остальное больше ничем не запятнаны. Представь ей все в самом выгодном свете. Скажи, что я искупил все свои грехи собственной кровью. Ты понял меня, Лестат? Используй все свое красноречие! Расскажи ей!
О, эти шаги!..
Отчетливый ритм чьих-то шагов... К нам медленно приближалось нечто... Приглушенный шум голосов, тихое пение, разговоры... Слов не различить... У меня вдруг так сильно закружилась голова, что я едва не потерял сознание и, чтобы не упасть, схватился за Роджера и одновременно за стойку бара.
— Роджер! — громко вскрикнул я. Посетители бара, конечно же, слышали мой возглас. Однако устремленный на меня взгляд Роджера был совершенно спокойным, а на лице его застыло удивленное выражение. Он был явно потрясен и озадачен происходящим.
Я вдруг увидел, как надо мной и над ним нависли огромные крылья и нас окутала словно поднявшаяся из самых недр земли непроницаемая тьма. А затем возник свет! Яркий, слепящий свет!
— Роджер! — еще громче закричал я.
Шум голосов и пение становились оглушительными, а крылатая фигура все росла и росла.
— Не смей забирать его, во всем виноват только я!
Ярость заставила меня вскочить с места. Я был готов разорвать крылатое видение в клочья, если в том возникнет необходимость,— лишь бы оно отпустило Роджера. Однако я по-прежнему не мог отчетливо разглядеть таинственное существо. Равно как не понимал, где нахожусь в данный момент я сам. А видение наваливалось на меня, окутывало дымом, медленно сгущалось, обретало непреодолимую мощь и постепенно поглощало, растворяло в себе призрак Роджера. И в центре видения вдруг возникло лицо — точнее, только глаза — гранитной статуи.
— Отпусти его!
Все вокруг смешалось. Не было больше ни бара, ни Виллидж, ни города, ни всего мира в целом.
Быть может, даже то, что поначалу я принял за пение, было не чем иным, как звоном разбитого стекла.
А потом — чернота. И покой.
И тишина.
Впрочем, вполне возможно, что все это мне только почудилось, ибо на какое-то время я лишился чувств.
Я очнулся на улице.
Надо мной склонился перепуганный, дрожащий бармен.
— С тобой все в порядке, парень? — раздраженным тоном спросил он. Голос у него был гнусавый, крайне неприятный; черные плечи, жилетки и рукава белоснежной рубашки припорошил снег.
Я молча кивнул и поднялся на ноги, чтобы дать ему возможность с чистой совестью оставить меня одного. И только тогда обратил внимание, что галстук мой на месте, пальто застегнуто и тоже покрыто снегом, а руки совершенно чистые.
Снегопад, хоть и не сильный, по-прежнему продолжался. Самый красивый снегопад, какой я только видел.
Я прошел сквозь вращающуюся дверь в отделанный плиткой холл и остановился у входа в бар. Оттуда мне было хорошо видно место, где мы только что беседовали и где на стойке все еще стоял бокал Роджера. За исключением того, что нас. там уже нe было, ничто в зале не изменилось. Бармен со скучающим видом разговаривал с кем-то и, похоже, не обратил внимания на то, что происходило вокруг; хотя он, наверное, все же заметил, как я поспешно, спотыкаясь, бросился прочь и выскочил на улицу.
«Беги! — кричала во мне каждая частица души.— Но куда бежать? Подняться в воздух? Не поможет! Оно мгновенно догонит тебя. Лучше оставайся на холодной земле».
«Ты забрал Роджера! Неужели ты преследовал меня только ради этого?»
Вероятно, я произнес эти слова вслух или сделал какое-то движение, потому что бармен вдруг поднял голову и посмотрел и мою сторону. Нет, вряд ли, я просто стоял и плакал. А рыдающий мужчина не может не вызвать интерес, тем более если )тот мужчина такой, с позволения сказать, как я,— ведь наши слезы окрашены кровью. Надо бежать! И чем скорее, тем лучше!
Я повернулся и вновь вышел на заснеженную улицу Скоро наступит утро. Так стоит ли мне бродить по холоду и тем самым продлевать свои страдания? Не разумнее ли отыскать подходящую для отдыха могилу и уснуть?
— Роджер! — не переставал я звать со слезами в голосе, время от времени вытирая рукавом мокрое лицо.— Кто ты, проклятое существо? — взывал я что есть мочи, и эхо отдавалось от стен окрестных домов.
«...Проклятое существо...» — донеслось до меня, и вдруг... Я вновь услышал несвязный гул голосов. Я пытался противостоять этому существу. Лицо! Его лицо... Недремлющий разум и ненасытный характер! Нет, я не должен позволять сбить себя с толку, я не должен предаваться воспоминаниям!
В одном из домов распахнулось окно, и чей-то голос сердито велел мне заткнуться и убираться прочь.
«Все, хватит,— приказал я себе.— Не пытайся восстановить в памяти прошедшее. Иначе ты окончательно лишишься и разума, и сознания».
Перед моим мысленным взором неожиданно возник образ Доры, и мне показалось, что я вот-вот рухну прямо здесь, посреди улицы, дрожа от ужаса и бормоча какую-нибудь бессмыслицу в ответ на расспросы любого, кто подойдет и попытается мне помочь.
А это было самое плохое, самое отвратительное, самое ужасное, что могло бы со мной случиться.
Но что выражало лицо Роджера в тот последний момент? Я даже не уверен, что это вообще можно назвать выражением. Что я прочел в его глазах? Умиротворение? Невозмутимый покой? Понимание? Или это были всего лишь глаза призрака, теряющего остатки жизненной энергии? Глаза призрака, отдающегося во власть другого призрака?
Оказывается, я громко плакал и вопил на всю улицу. Но осознал это, лишь когда со всех сторон до меня стали доноситься окрики смертных, требовавших, чтобы я немедленно заткнулся.
Я шел и шел вперед.
И вот наконец остался в одиночестве. Я продолжал плакать, хотя теперь уже тихо. Впрочем, улица была пуста, и никто не мог меня услышать.
Еле переставляя ноги, согнувшись почти пополам, я продолжал путь. Рыдания душили меня, я не мог их сдержать, но вокруг не было ни души, и потому никто меня не видел и не слышал. Я жаждал восстановить в памяти все последние события, но не смел, ибо боялся, что не выдержу нервного напряжения и рухну посреди дороги. О Роджер! Роджер!.. Боже мой, я едва сдерживался, чтобы в порыве своего чудовищного эгоизма немедленно не помчаться к Доре, не броситься перед ней на колени и не признаться в том, что натворил... «Это моих рук дело! Я убил его!..» — хотелось крикнуть мне.