Тем более что «к каждому ранцу пришиты уши». И так командование очень неспокойно: уже четвертый раз проходил за ночь обходом капитан. Никогда еще так не бывало…
Только бы не случилось, как было семнадцатого, как было в прошлых боях. Сразу завязывался такой отчаянный бой, такой адов огонь, что мыслей не собрать, не выбрать момента. И кругом всегда люди, свое отделение, которое под таким огнем как-то стыдно бросать. Словно из трусости. Три месяца — и случая не удавалось схватить. Матвею и многим еще — и чехам, и австрийцам, и немцам — посчастливилось, ему до сих пор нет. Но у Матвея не было под начальством отделения, ему было проще. Сейчас все отделение пойдет, только бы выдалась удобная минута — дать сигнал, показать пример…
Пойдет ли? Или сильнее окажется та, незримыми кандалами сковывающая сила, которая заставила сотни тысяч, миллионы, быть может, покорно явиться на мобилизационные пункты, надеть эти шлемы и шагать, шагать против самих себя день за днем, за неделей неделю. И больше того: стрелять, наклонять штыки встречным ударом, вместо того чтобы поднять для пожатия безоружную руку и крикнуть: «Братья!» А если и завтра, в последний момент, за этой мертвящею силой останется последнее слово?
Светящаяся красная точка папиросы обер-ефрейтора погасла. Докурил. И тотчас же чиркнула спичка. Он закурил новую. Ясно: он думает о том же, о чем Ян.
На окраине бивака поднялась тень. Ян опознал Любора. Любор шагнул, остановился, вернулся на свое место, лег. Ян вздохнул облегченно и зажал глаза веками: надо попробовать заснуть хоть ненадолго.
VI
Рота строилась молча, особо старательно оправляя амуницию, ремни и шлемы. Тучи разошлись, рассвет был ярок к красен. Крестьян уже подняли тоже. Они стояли толпой совсем недалеко от чешских шеренг; люди были отчетливо видны — и лица и руки; и переводчик, пряча за спину свою палку, убедительно и строго говорил им какую-то длинную речь. Потом отступил в сторону. Стоявший с ним рядом штабной офицер достал из сумки красный платок, взял из руки поблизости стоявшего старика сучковатую длинную палку, привязал платок флагом, отдал старику. Старик принял, заговорил в свой черед. Ему ответила женщина. Еще одна отозвалась рядом, но не кончила, обняла первую. Поцеловались. И кругом, по всей толпе люди стали пожимать друг другу руки или обниматься. Потом тот, первый, старик махнул рукой к далекому синевшему лесу, крикнул что-то бодрым и твердым, совсем не старческим голосом, поднял флажок, и толпа двинулась вперед, мимо чехов: старики, женщины, дети.
Куда?
Ян смотрел не отрываясь. Лица у всех суровые, без улыбки, но спокойные. И слез не видно ни на чьих глазах.
Люди все еще шли, шли мимо чешских шеренг. Сколько их осталось, оказывается, в этой деревне! Особенно женщин. Укутаны платками, спускающимися с голов до самых пят, в грубых мужских сапогах или лаптях. Но вещей ни у кого нет. Выгнали всех, кто в чем был? Это значит, что же… На расстрел?
И сосед по шеренге то же самое думает. По лицу видно. И по тесно сжатым зубам.
Прошли. За ними, в упор, шеренга эсэсовцев с ручными пулеметами. Перед фронт роты выступил капитан. Взводные скомандовали «смирно».
Капитан ощупал глазами солдатский строй.
— Русские занимают опушку леса. Наша рота получила почетное задание — выбить противника и открыть дорогу эшелонированным за нами частям. Командование облегчило нашу задачу: хотя наступать приходится по открытому полю, мы подойдем к позиции врага без потерь. Вы уже догадались, я полагаю, назначение этого стада, которое погнали вперед. Оно будет идти перед нами, маскируя наше продвижение. Они, как вы видите, гораздо шире нас развернуты по фронту, так что нам нетрудно будет не обнаружиться, пока мы не подойдем вплотную к русским окопам. Тогда, — он рубанул ладонью по воздуху, на две половины рассекая застывшие перед ним ряды, — половина роты обогнет толпу справа, половина слева и ударит в штыки. Стрелять не будет надобности — русские будут на конце штыка и их будет один на двадцать наших, потому что они не ждут атаки по открытому полю и перед нами только слабый заслон… Марш!
Капитан повернулся налево кругом и первым зашагал вдогон пулеметной шеренге, окаймлявшей сзади крестьянскую толпу. Он шел прямо перед Яном, стройный и крепкий, в пригнанном обмундировании, и Ян, глядя в спину ему, на красивые, узором простроченные ремни, сходившиеся к поясу, приковался глазами к их перекресту. Над ним позвоночник. Спинные позвонки. В школе учили, сколько их, но он забыл. Однако он знает: если перебить позвоночник — смерть. Вот в это самое место, над перекрестом узорчатых ремней, в какой-то по счету спинной позвонок он и вгонит тесак. Это будет сигналом. А пока не думать ни о чем. Смотреть туда, в позвонок. Ударить — и все поймут, что делать дальше: прежде всего убрать пулеметчиков.