И вот откуда-то из-за сарая вылетели две чёрные дворняжки. Они, конечно, почуяли кота и шли на него. Орлан припустил им наперерез. На всём скаку подмял под себя первую, со всего маха сшиб с ног вторую. И началась собачья драка — не на жизнь, а на смерть!
Я стою и не знаю, что делать. Из домика на ферме выбежал колхозник. Схватил хворостину — и на собак. Он стегал по ним, не разбираясь, где свои, где чужая. Да тут и разобраться было невозможно. Это был какой-то комок лап, хвостов, оскаленных, окровавленных пастей.
— Хватай своего за хвост! — крикнул мне мужчина.
Не так-то просто схватить Орлана за хвост. Только нацелюсь, а хвоста уже нет, он мелькает в другой стороне. Каким чудом нам удалось разнять разъярённых собак, просто не знаю. Колхозник тащил к ферме визжавших от злости дворняжек. Я крепко держал за ошейник извивавшегося в бешенстве и рычавшего Орлана. У него были прокушены ухо и губа.
— Ничего, раны твои мы залечим, — сказал я своей собаке, когда все успокоились. — Ты настоящий товарищ! Ты, не раздумывая, бросился в неравную битву ради спасения своего друга. Только вот куда девался этот твой друг?
Серка как будто услышал.
«Мя-у-у», — откликнулся он из травы, подошёл, всё ещё озираясь, к Орлану, и они понюхались. Наверное, Серка шёпотом сказал ему спасибо или ещё что-нибудь такое в признательность за своё спасение.
Я отвёл животных к стану и снова пошёл за молоком.
11
Ферма оказалась какая-то непонятная.
— Дяденька, — обратился я к колхознику, который разнимал собак, а теперь ходил с гаечным ключом.
— Меня зовут дядя Павло.
— Дядя Павло, а что это у вас за вагон такой, с кабинами, круглый, на рельсах?
— Карусель.
— Интересно-о-о, — протянул я, ничего не поняв.
— Пригонят стадо, посмотришь…
На горизонте показалось облачко пыли. Постепенно оно ширилось, становилось прозрачным, и в нём обозначились силуэты коров.
«Му-му…»
— Марфуня уже подаёт голое! — кивнул дядя Павло в сторону вожака, большой рыжей коровы с растопыренными рогами.
— А почему коровы идут от реки? — спросил я и шутливо добавил: — Разве они паслись на воде?
— Они заходили на водопой.
В моей голове мелькнуло: «А вдруг коровы набрели на мою модель?» Но я себя успокоил: ведь коса-то большая, а модель маленькая.
Коровы торопились. Они бежали к карусели, занимали каждая свою кабину и начинали есть приготовленное для них угощение. Только одна, молоденькая, дядя Павло звал её первотёлок, растерялась. Начала соваться во все подряд кабины и получала от стоявших там коров пинки по носу. Дядя Павло помог ей найти своё место и начал доить. Надел на соски нескольких коров доильные стаканы, и молоко по шлангам потекло в бидоны. Потом нажал на кнопку, и карусель ожила. К доильным машинам подъехали следующие коровы. Здорово! Я стоял как зачарованный, пока дядя Павло не подоил всех коров…
Бабушка уже потеряла всякое терпение и шла теперь ко мне навстречу. Я отдал ей бидон с молоком, а сам решил всё-таки сбегать на косу.
«Эхе-хе! — вздыхал я. — Бабушка Настя правильно говорила, что бывают предчувствия. Модель-то мою коровы всё-таки растоптали. Всё стадо по ней прошло!»
Обедать мне расхотелось, и вообще весь свет мне стал не мил.
— Знаешь, Виталий, Киев был сильно разрушен во время войны. Вместо нашей центральной улицы были горы ломаного кирпича. А теперь? Теперь о нашем Крещатике говорят во всём мире. Люди построили его заново! — сказала бабушка Наташа.
— Как приедем на Гайдамацкий остров, сразу начинай строить модель. А я буду твоим консультантом.
— Вместо дяди Серёжи и дяди Кости ты будешь консультировать меня?
Дедушка хмуро пробурчал:
— Да-да.
Наконец начался клёв. Мы, мужчины, каждый день вставали на заре. Я, если считать по штукам, ловил не меньше, чем дедушка. Только он ловил на донки более крупную рыбу — подлещиков, густеру, окуней, а я ершей, пескарей, краснопёрок таскал на поплавочные удочки.
Уха у нас получалась что надо. Пока рыба варилась, аромат от неё распространялся по всему берегу, и мы все, кроме Серки, сидели и глотали слюнки.
Ох этот Серка! Он совсем отбился от рук. Каждый вечер, как только стемнеет, он уходил куда-то. Бродил целую ночь. И только утром, перед восходом солнца, когда мы уже рыбачили, он появлялся. Сядет на самом обрыве и сидит смотрит на нас. Живот у него теперь всегда был как барабан. И сам он раздобрел, шерсть стала пушистой. Теперь он совсем не набрасывался, как это было раньше, на мелкую рыбёшку, которую мы ему бросали. Дедушка сказал, что кот списался с корабельного довольствия и перешёл, так сказать, на собственное иждивение. Мы никак не могли понять: на кого же он ночами охотится? Но как-то он принёс бабушке Наташе в палатку в постель мышонка. Она страшно боится мышей и так закричала, что мы бросили удочки и побежали к ней.
— Молодец, делает полезное дело! — сказал дедушка после того, как бабушка Наташа ему всё объяснила. — Он ловит грызунов. А грызуны, как известно, приносят большой вред сельскому хозяйству. А потом он, вероятно, думает, что из шкурок мышей ты сошьёшь себе отличную шубку. Ну, а в палатку ты его не пускай.
— Да разве коту можно приказать? Это тебе не собака.
— Для тех, кто не понимает слов, есть другой метод воспитания — хорошая плётка.
Бабушка Наташа вырезала длинный прут и положила его около себя в палатке.
Хотя Серку лозой так и не удалось ни разу ударить, он всегда увёртывался, и бабушка Наташа хлестала только по пуховому одеялу, однако он всё равно обиделся на такое обращение и стал обходить не только палатку, но и всех нас.
Теперь, когда он, усталый, возвращался с охоты и ему, конечно, до смерти хотелось отоспаться, он забирался в каюту корабля и дрыхнул там до самого вечера.
И вот как-то, когда Серка после трудовой ночи сладко спал, дедушка закрыл дверь каюты, чтобы в неё на ночь не забирались комары. Вечером слышим, скребётся и мяукает. Мне было не до него, у меня клевало. Дедушка говорит, что я сделался вдруг страстным рыболовом: когда держу удочку в руках, всё на свете забываю, вижу только поплавок. И действительно я стал таким! Я дрожу весь, когда рыба трогает и от поплавка расходятся по воде круги.
— Виталий, иди выпусти кота, ему уже пора на охоту.
— Сейчас, — ответил я лениво и начал укреплять удилище на воткнутой в песок рогатке.
«Мя-у-у», — раздалось на всю реку, и наш кот выпрыгнул, а может быть, даже сорвался с иллюминатора и ушёл с головой в воду.
— Дедушка! — крикнул я и бросился спасать утопающего.
Но Серка вынырнул и, как собачонка, поплыл к берегу. Мы смотрели и не верили своим глазам.
— А говорят, что коты боятся воды, — сказал дедушка, удивлённый.
— Но где же он научился плавать?
— Вероятно, его далёкие предки были отличными пловцами, и он это качество унаследовал от них.
После этого кот перестал ходить и на корабль. Наверное, особенного удовольствия он не получил от крещения в Гнилушке.
Бедный Серка! Теперь он укладывался спать в норе под корнями ветлы, подмытыми весенним разливом.
12
Скоро наша привольная жизнь на берегу Гнилушки кончилась. Рыба стала плохо ловиться. Кое-как удавалось за день наловить на одну уху. На завтраки и на ужины бабушка Наташа варила теперь только картошку, а не жарила рыбу, как раньше. На таком меню мы просидели целых два дня, и у меня уже подтянуло живот.
На третий день дедушка вытащил огромного-преогромного, килограмма на два, карпа. Вы не можете себе представить, какое это счастье для людей с пустыми желудками! Мы все трое, и даже Орлан, радовались как маленькие. Больше всех был доволен дедушка — он весь сиял. Но случилось несчастье…