- Эй, на каком основании он свободен? – спустя несколько мгновений спросил один из матросов. В массе народа вновь пробежались противоречивые выкрики, напрасно Раскольников пытался их успокоить, истинный укротитель толпы уже был за занавесом.
- Спасибо... товарищ Троцкий, – задыхаясь, проговорил Чернов.
- Лев, не могу не признать, речь была потрясающа… впрочем, как всегда, – с улыбкой заметил Каменев, толкнув локтем насупившегося от зависти Зиновьева.
- Да, да, соглашусь… – пробурчал он, не посмотрев на Троцкого, но ему, похоже, было это неважно. Внезапно вдали раздался артиллерийский огонь, испуганная толпа панически ринулись в разные стороны. Троцкий, Каменев и Зиновьев одновременно пригнулись к земле, дабы их не сбили матросы.
-Господин Чернов! Здесь вам находиться небезопасно! Таврический мы заняли! Бегите к своим! – пытался перекричать выстрелы и крики толпы Троцкий.
-Спасибо вам ещё раз! Если бы не вы…
- Не благодарите! Я сделал это только ради целесообразности дальнейшей судьбы наших жизней! Идите!
Троцкий проводил Чернова взглядом, осторожно выискивая безопасный путь от перестрелки, кивком указал направление Зиновьеву и Каменеву. Те переглянулись и быстро след в след метнулись за Троцким, молниеносно перескакивая через лужи крови и тел раненых и убитых.
Тем же вечером теперь уже все большевики собрались в своем новом штабе. Ленин выглядел не совсем здоровым, но он всячески пытался скрыть это.
- Спасли Чернова? Отлично, Лёва, вы молодец, только вот вряд ли нам это сильно поможет.
- Почему? – удивился Зиновьев так, словно он сам спас Чернова.
- Потому что матросы по нашей милости людей расстреляли, по нашей милости началось вооружённое восстание. Керенский нам этого никогда не простит, – удручённо сказал Каменев, отвернувшись.
- Керенский перебросил добрую часть своей армии с фронта сюда, подавлять восстание. Это ему дорого обошлось. Он посчитает нас врагами народа, – хмуро дополнил Коба.
- Нас да не вас! – воскликнул Троцкий. – Вы не были замечены в особняке Кшесинской во время восстания, вы куда-то исчезли, пока мы все здесь контролировали обезумевших моряков, часть которых, кстати, завтра возвращаются обратно в Кронштадт. Керенский хоть и временная, но власть, воспользуется моментом, не сегодня так завтра он начнёт мстить!
- Я был занят редактированием «Правды», – спокойно ответил Коба, зажигая свою трубку.
- Где же интересно?
- Это уже не ваше дело, товарищ Троцкий. Насколько я помню, вы пока не являетесь членом РСДРП(Б).
Наблюдая зарождённую полемику, Ленину вновь пришлось вмешаться в спор Троцкого и Кобы.
- Пускай, сейчас Керенский уже ничего кардинального не успеет сделать, сегодня был действительно архисложный день, но завтра будет куда сложнее и опаснее. Теперь всем нам нужно быть начеку, а сейчас всем спать!
====== Глава 21. Месть Керенского ======
“Перелом за перелом, око за око, зуб за зуб; как он сделал повреждение на теле человека, так и ему должно сделать.”
(с) Библия,Ветхий Завет, “Левит”
На летнем небе Петрограда в одиннадцать часов вечера не сияло ни одной звезды: не было ни сумерек, ни заката, ни устрашающей тёмной мглы, которая обычно по ночам рано или поздно окутывает самые дальние уголки мира. Небосвод был бледно-голубого цвета, но к горизонту он больше серел: кое-где рассыпались перистые красновато-коричневые облачка, хаотично плывя за Мариинский дворец, а далее за город. Белым ночам из коренных жителей Петрограда никто не удивлялся, однако такое зрелище для приезжих гостей было особенно странным и даже страшноватым, потому что необычное явление природы всегда отталкивает и пугает людей, привыкших к стандартизации и одинаковости.
Отчасти такие ночи не нравились и Александру Фёдоровичу Керенскому: не то, чтобы они ему были в диковинку или страшны – они его больше раздражали. Как человек, привыкший к типизации, Александр Фёдорович был сторонником железных принципов: если день – значит светло; если ночь – значит темно; если человек нарушил закон – он преступник и так далее. Проще говоря, Керенский не признавал субъективность, как выражение представлений человека. Для него существовала лишь объективная истина, законы, чёткие понятия мыслей и действий – никаких противоречий, ни каких извилистостей. Александр Фёдорович был убеждённым прагматиком; по своему характеру: типичный холерик – упрям и несговорчив.
Он несколько минут сидел в кресле, щуря темно-карие глаза от ненормально светлого неба, но, когда его терпение иссякло, министр резко подскочил к окну и одним грубым движением рук закрыл его плотной занавеской. Затем, массируя виски от мигрени, присел обратно со словами:
- Так что насчёт Ермоленко? Вы вызвали его с фронта?
Напротив Керенского за длинным столом сидело ещё три человека – Терещенко, Некрасов и Переверзев. Все министры были в костюмах, на груди висели ордена в виде крестов.
- Так точно, но свои показания насчёт немецких агитаторов он дал ещё в апреле. Вот протокол, – сказал один из них, вынимая из кармана сложенный листок, и передал его Керенскому. Тот внимательно пробежался усталым взглядом по тексту, барабаня пальцами по столу в такт и зачитал некоторые места вслух:
- ...завербован с целью вести агитацию в пользу мира с Германией... Подорвать доверие к Временному правительству... Агитация так же была поручена Ульянову Владимиру Ильичу, он же Ленин... Вся его деятельность, включая содержание партии, финансируется немецким генштабом... Так-так. Этот протокол нужно приложить к делу. У нас всё готово, чтобы предъявить этому шпиону обвинения?
- Практически, Александр Фёдорович.
- Мы можем отправлять дело в печать?
- Прямо сейчас?
Керенский оторвал взгляд от листка и тяжело посмотрел на одного из подчинённых.
- Вы погорячились, уже ночь… – Александр Фёдорович сбился, не по-доброму бросив свой взор в окно, – ...уже много времени, я хочу ещё раз взглянуть на всё дело по расследованию.
- Пожалуйте, – министр тотчас подбежал к Керенскому, кладя перед ним папку. – А что же, Александр Фёдорович, ходят слухи, что о расследовании знают меньшевики, эсеры и монархисты. Это правда?
- Не терпелось мне похвастаться сими драгоценными материалами перед Церетели и Львовым, – сладким от удовольствия голосом ответил Керенский, живо листая папку.
- Но, позвольте-с просить, зачем? Сведения о деле Ленина не должны были распространяться дальше нашего узкого круга, а теперь, получается, секретное расследование может стать известным кому угодно в городе.
- Вы преувеличиваете! – отрезал Керенский. – Подумайте сами, Михаил Иванович, все ненавидят большевиков: и эсеры, и меньшевики, и монархисты. А ведь мы когда-то были единым лагерем, вернее орденом, до тех пор, пока выскочка Ульянов не решил создать собственную партию и идти всем наперекор. Разумеется, он шпион, а иначе как объяснить валюту, вооружённое восстание, когда на фронте творится чёрт знает что?! Чем больше людей знают об этом, тем больше сил будет сосредоточено против Ленина и его партии. Не он же один нас предал, с ним ещё Радомысльский, Розенфельд, Луначарский, Бухарин, Бронштейн!.. – перечисляя фамилии, голос Керенского постепенно переходил на крик, и наконец, министр громко захлопнул папку дела. – И все как на подбор – евреи! Представьте себе, какая ирония судьбы – мой отец дружил с отцом шпиона-Ленина, даже будучи педагогом, поставил ему – Ульянову, в аттестат единственную четвёрку, кажется, по логике...
Министры Керенского удивлённо обменялись между собой взглядами, покуда Керенский, ничего не замечая, продолжал плеваться ностальгией.
- ...А потом его брата повесили за теракт против Александра II, и мой отец написал ему, как родственнику врага государства положительную характеристику, чтобы тот в университет на юридический смог поступить. Бедняжка, он был так потрясён убийством старшего брата, что решил отомстить, и вот во что это всё вылилось. Он теперь вот так отыгрывается на России... Павел Николаевич, счастливчик вы наш, сегодня вам повезло! Вряд ли бы Бронштейн стал так из-за вас рисковать перед кронштадтцами.