- Не принято разговаривать с набитым ртом, – холодно парировал Троцкий. Разумеется, все прекрасно поняли, на кого намекал Ильич, но прервать такое живое описание Лев бы не стал ни за какие коврижки.
- Да и к тому же ещё педант почище товарища Свердлова.
- Точно Троцкий! – воскликнул Ломов. – Коммуникабельный коммунист, во как!
- Если быть точнее, социал-демократ, – поправил Лев.
- Так ты согласен, товарищ Троцкий?
- О чем может быть разговор? Дело непростое, но к этому не привыкать. И счесть нужным сказать, что дату переворота нужно назначить на конец октября, скажем… 26-ого числа.
- В верном направлении мыслишь, но это будет слишком поздно, как бы к тому времени II Съезд Советов не успел всё решить и принять досрочно резолюцию. 24-ого рано, а вот как раз в первый день Второго Съезда – самый раз! Мелочи обговорим потом на расширенном заседании 16-ого числа, когда будем формировать состав Военно-революционного комитета. Товарищ Свердлов, вы прекрасно провели заседание! Могу я на вас впредь в таких вопросах рассчитывать?
- Конечно, Владимир Ильич, – с улыбкой ответил Яков.
- Товарищ Свердлов, не мог не заметить ваш костюм… – Троцкий не вытерпел: он уже не в первый раз заметил, что Свердлов наряжается в такую красивую вещь. – Это что, натуральная кожа?
- Она самая, – Свердлов был в ударе: и совещание удачно провёл и красивый, чёрный (кожаный!) костюм заметили.
- Как блестит, – не мог налюбоваться Троцкий. – Ты посмотри, воротничок какой, чёрная куртка, как шинель с «разворотом». Шикарный, конечно… Откуда отхватил?
- Со склада царского гарнизона. Только вот царя свергли, костюмчики так и не дошли до фронта – на складах лежать осталась.
- В этом есть определённый стиль, – протянул Дзержинский, которому, очевидно, тоже пришёлся по душе костюм. – «Интернациональная готика». Конец четырнадцатого века.
18 октября 1917 г.
«Новая жизнь».
На заседании ЦК РСДРП(б) 10 октября 1917 года решались целый ряд немаловажных для партии и для самой страны революций. Но главным оставался вопрос о принятии резолюции, которая касалась вооружённым восстанием. Переворот, за который проголосовало большинство на заседании ЦК, мы, Лев Каменев и Григорий Зиновьев, считаем неправильным и крайне спешным. Он обречён на поражение, вредит партии, стране и всей идее революции. Так называемая перманентная [т.е. непрерывная] революция неэффективна для успешного захвата власти. Внешняя обстановка крайне не утешительна, оружия у народа не хватает – однозначно, что Временное правительство во главе с Керенским подавит октябрьское восстание, которое очень напоминает восстание декабристов в 1825 году. Все помнят, каковы были последствия этого восстания, не дадим же истории повториться.
Л.Б. Каменев
20 октября 1917 г.
- Ах, они предатели! Двое из ларца, одинаковых глупца! Ну, убили, так убили! Добчинский и Бобчинский, заразы такие. Олухи царя небесного, предатели чёртовы, контрреволюционеры! Это же надо было додуматься – напечатать в газете о том, что не согласны с восстанием, которое состоится 25-ого октября, открыто назвать причины и возможные итоги! В народной газете!!! Это же люди читали, а если они воспримут всерьёз такое заявление и усомнятся в успешности восстания, как эти двое…?! – возмущениям Троцкого не было предела.
Он метался по зданию Смольного. До начала оставалось ещё целых полчаса, но Льву уже не терпелось разорвать на тысячи кусочков несчастных жертв. Выпустив гнев, Троцкий на время успокоился, сел на стул рядом с Кобой. Им двоим уже было не до взаимных оскорблений, они просто молча ждали начала.
- Начнём заседание, пожалуй, – поспешно проговорил Свердлов, ведь молчание, которое сопровождалось испепеляющими взглядами, слишком затянулось. – Мы собрались сегодня в этот ненастный день для того, чтобы решить судьбу двух членов нашего Центрального Комитета Григория Зиновьева и Льва Каменева. В качестве истца сегодня выступлю я, зачитав одно из писем Ильич… Владимира Ильича Ленина, – зачитывает.
– “Письмо В.И. Ленина Центральному Комитету РСДРП(б).
После прочтения газеты «Новая жизнь» я, мягко говоря, возмущён поступков двух членов Центрального Комитета: Зиновьева Григория Евсеевича и Каменева Льва Борисовича. А именно: они напечатали и пустили в издание статью, которая выдавала Временному правительству все наши планы, которые касаются грядущего переворота. Более того, они посредством самой газеты таким образом запугивают народ, настроение которого и так ниже некуда, а прочитав статью подобного содержания, разочаруется в нашей партии и в самом перевороте. Это недопустимо и непозволительно, то, что совершили эти двое п Зиновьев и Каменев иначе, как предательством назвать не могу. Прошу на основании вышеизложенного исключить этих штрейкбрехеров революции из ЦК и из самой партии. Н. Ленин.” Товарищи Зиновьев и Каменев понимают, в чём их обвиняют?
- В оппортунизме и контрреволюции… – пискнул Зиновьев. Они с Каменевым сидели на отдельных стульях в качестве подсудимых, опустив головы. Чувствуя, что большинство членов ЦК к ним расположены, мягко говоря, отрицательно, «горе-журналисты» предпочли не выпендриваться, лишний раз не выделяться. Нет, это была тактика только Каменева, Зиновьева сложно было назвать спокойным. Он, казалось, был в шаге от нервного срыва, елозил на стуле – белый как мел. Самым большим страхом в его жизни было, конечно, исключение из партии. В отличии от него, Каменев держал себя в руках.
- Товарищи, – Свердлов, который самолично выдвинул себя истцом, продолжил. – Я считаю, что…
- …Что исключением из ЦК и из партии они слишком легко отделаются! – Негодование Льва также разделал и Феликс Дзержинский. Он загорелся, можно сказать, пылал огнём – но каковы ни были его нерушимые принципы: не заводить ничего на подобии дружбы, многие члены политбюро, в том числе и Коба, невольно стали замечать, что во многих вещах Троцкий и Дзержинский солидарны. Но в отличии от многословного Троцкого, Феликс молча ждал начала заседания. Как говорят: «ничто так не объединяет людей, как страх и ненависть». И те, кого объединил страх, сидели напротив тех, кого объединила ненависть. – То, как поступили данные, пока что «товарищи», характеризует их же по всем статьям как жалких и ничтожных предателей интересов революции! Они занимали не последнее место в партии, на них обоих Владимир Ильич возлагал огромные надежды, доверял им, как самому себе, а эти глупцы и убогие трусы при первой же возможности отступили от него, выдав правительству все наши планы! То, ради чего мы жили, то, что было смыслом нашего существования, ведь жизни иной для нас и быть не может! Либо победа, либо верная смерть, третьего не дано! Сколько лет мы упорно, медленно, но верно приближались к этой заветной и единственной цели, а сколько погибло наших товарищей: в кровавой схватке с правительством и от многочисленных болезней и упадка сил в тюрьмах. Их смерть отныне ничто! Эти жертвы во имя революции напрасны, потому что эти граждане всего одним… одним действием разрушили всё, что мы успели построить, к чему нас готовили! Среди нас есть те, кому Владимир Ильич мог с чистой совестью довериться, а ему достались вы – тупые, необразованные идиоты, которые ничего не воспринимают всерьёз!
- Воспринимаем… – вмешался Зиновьев, но, лишь только поймав на себе яростный подавляющий взгляд Феликса, запнулся и заткнулся.
- А ещё они пытаются оправдаться так неумело и глупо, словно они китайскую вазу разбили, – холодно прошипел Дзержинский, угрожающе нависая над Зиновьевым. – Нюни пускать начнёшь, лично расстреляю на месте! Прямо здесь, в этом зале, слабонервным, если такие имеются, выйти сейчас. Кстати говоря, я считаю, что Владимир Ильич слишком мягко просит обойтись с ними, за дезертирство и предательство положена смертная казнь. Я считаю, что поступок этих лиц равнозначен самому тяжкому преступлению, поэтому без колебания заявляю: исключить Зиновьева и Каменева из ЦК, из партии, а Каменева расстрелять, как контрреволюционера! У меня всё.
В зале воцарилась тишина. Женщины, которые присутствовали на этом заседании, в ужасе от слов Дзержинского закрыли рты ладонями. Даже мужчины боялись, как-либо противоречить Феликсу, лишь тихий гул пробежался по Смольному.