Это самый надежный способ. Еще ты можешь спросить совета у Хранителя, к которому направил тебя библиотекарь, но смертный человек увидит лишь внешнюю мою оболочку — и будет ослеплен ее светом.
— Хранителя, значит. — Вайдвен морщится, как от зубной боли. Всю жизнь он, как и любой благоразумный человек, старался держаться подальше от анимантов и Хранителей, а также всех прочих шарлатанов или сумасшедших, утверждающих, что понимают что-то в вопросах душ. Конечно, доверяться незнакомому Хранителю — шаг отчаявшегося. Дальше только Туда. С другой стороны, если он и правда сомневается в Эотасе — «Эотасе», что бы это ни было — интегрироваться в него будет точно не лучшей идеей…
Но Эотас уже показал свою силу. Если бы он хотел причинить Вайдвену вред, он бы легко это сделал. И если бы хотел, чтобы его носитель полностью ему подчинялся и не задавал лишних вопросов — совсем иначе вел бы себя при их первой встрече…
Вайдвен признается себе, что не видит никакой нужды в каких-либо проверках. Рассвет внутри укоризненно сверкает на него золотыми глазами, заставляя Вайдвена тяжело вздохнуть.
— Но это просто глупо! В чем смысл всего этого? Предотвратить какое-то зло, которое ты якобы планируешь совершить, управляя мной? Так ты бы его давно совершил. Спасти мою душу? Да забирай, пожалуйста, было бы из-за чего спорить. Я доверяю тебе… — Вайдвен не успевает договорить, как уже давится горячо вспыхнувшим внутри светом. Эотасово солнце пылает невыносимо ярко, но Вайдвен упрямо заканчивает, — я доверяю тебе. Во всём.
Это неправильно, терпеливо говорит Эотас.
— То-то ты так сияешь, — хмыкает Вайдвен. Волны неудержимого света, зарождающиеся в слепящем сердце зари, окатывают его одна за другой. Следующая волна оказывается тусклее и горячей предыдущих, и Вайдвен явственно различает в ней вину. Нет, не вину. Стыд?.. Следом приходит еще одна волна, в которой свет уже отчетливо перемешался с тьмой. Страх?
Мне говорили, что я уже функционирую неверно. И если я приду в мир людей, если разделю тело с человеком, то лишусь последних остатков здравомыслия. Смертные очень сильно влияют на нас. Особенно на меня — такова моя природа. Я делаю все возможное, чтобы убедиться в том, что подобные факторы не повлияют на мои решения, но мне нужна твоя помощь, друг. Мне нужна твоя рассудительность и твои сомнения. Рассвет беззащитно разворачивается перед Вайдвеном, обнажая неудержимо сверкающую искру в сердцевине себя. Но если ты будешь всякий раз сомневаться, являюсь ли я тем, за кого выдаю себя… это необратимо исказит все твои суждения — на которые я опираюсь.
— Что-то я совсем запутался, чего ты хочешь.
Я хочу, чтобы твое доверие ко мне основывалось не на вере, а на знании.
Но слов для этого недостаточно, и поэтому Вайдвену обязательно нужно влезть в дела анимантов. Понятно.
— А чем вера плоха? — уже готовясь признать поражение, поникшим голосом интересуется Вайдвен. Солнечный огонек безмолвно ластится к нему, явно не желая давать ответ, но Вайдвен не собирается отступать, поэтому рассветное пламя все же отвечает ему:
Ты не умеешь верить.
Книги Вайдвен приносит в храм Эотаса. Эотасианские писания, конечно, хранятся здесь же, из городской библиотеки жрец просил другие трактаты. Столичные школы стоят дорого, сказал он — и отчего-то улыбка на его лице казалась виноватой. Жрецы храма пытаются помочь.
Вайдвен не стал расспрашивать, ответил — понятно. В его родной деревне детей грамоте пытался выучить тоже не настоящий школьный учитель, а храмовый послушник. Не то чтобы от его стараний в памяти Вайдвена осталось так уж много. Если собираешься всю жизнь пахать в поле и на обработке ворласа, грамота тебе ни к чему. Иногда Вайдвену становилось грустно от осознания того, что больше он ничего не умеет — впрочем, как выяснилось, он не умеет даже верить в собственного бога. Было бы о чем грустить после таких откровений. Вайдвен тянется закрыть книгу перед ним: даже если бы ему в руки попал самый драгоценный трактат Эоры, хоть написанный самим Ваэлем, для фермера он не полезнее камня, угодившего под плуг.
Эотас останавливает его, едва пальцы Вайдвена касаются шершавой теплой страницы. Огонек внутри безмолвно спрашивает о чем-то, будто прося позволения, и Вайдвен недоумевает — что могло понадобиться Эотасу сейчас? Но, конечно, соглашается.
Золотые иглы лучей внезапно оказываются глубже обычного в его душе, заставляя Вайдвена вздрогнуть — не от боли, нет, но…
Я не могу дать тебе собственные знания, но могу напомнить о том, что принадлежит тебе самому. У тебя уже есть готовые паттерны реакции, тебе не нужно учиться снова. Сейчас, я пробужу их.
— Пробудишь?! — Вайдвен таращится на книгу перед ним в совершенном ужасе. — Не вздумай! Я не хочу схлопотать Пробуждение ради того, чтобы читать эту ерунду!
Поздно. Он даже не успевает понять, когда именно понимает, что Эора «совершает оборот вокруг солнца за триста тридцать четыре дня». Вайдвен испуганно замирает, ожидая, что в любую секунду в его голове зазвенит какофония голосов из его прошлых реинкарнаций, вот-вот его собственная память превратится в бешено крутящийся калейдоскоп эпох и жизней, вот-вот ему придется защищать собственный рассудок от обезумевших призраков…
Свечи перед ним весело мерцают. Вайдвен с подозрением вслушивается в себя, не рискуя даже краем глаза взглянуть на проклятую книжку, но все, что он слышит — это тихий дружеский смех в искристом солнечном огне.
— Смешно тебе?! Я теперь Пробужденный по твоей милости!
Вовсе нет, улыбается Эотас, я пробудил только ту часть твоей памяти, что хранила языковые паттерны. Не забывай: меня создавали в Энгвите. Операции на душах для меня естественны.
— Ты не мог бы уточнять, когда собираешься копаться в моей душе, дружище?! — Вайдвен пылает праведным гневом. У него уходит, наверное, минута, чтобы в полной мере осознать, что Эотас только что просто… Пробудил кусок его прошлых жизней. Наверное, это не так-то легко. И еще это опасно. И в мире хватает сумасшедших, что рискнули бы собственным рассудком, чтобы добраться до древних тайн, которые может скрывать память их предыдущих реинкарнаций.
А Эотас затеял всё это, чтобы научить его читать.
— Извини, — бормочет Вайдвен. — Спасибо.
Эотас рад, что он понял, и светится тепло-тепло.
— А ты специально это именно сейчас сделал, чтобы я теперь волновался о том, что еще ты в моей душе поменял, и пошел наконец к этому Хранителю?
Солнечный огонек сияет так невозмутимо, что никаких сомнений в этом не остается. Вайдвен только вздыхает — и чего он вообще ожидал. С некоторой опаской он вытягивает из кармана скомканную бумажку, отданную ему ваэлевым жрецом, но он не успевает разобрать хотя бы первые несколько каракуль — все они вдруг складываются в единую ясную вязь. В полном ошеломлении Вайдвен отводит глаза, потом осторожно смотрит обратно, но ничего не меняется. Он просто… как будто сразу знает, какое значение несут короткие строки, и ему больше не нужно мучиться над каждой буквой, пытаясь вспомнить, что же она обозначает.
Он правда когда-то сам так умел?
«15 Витдирлейн». Вайдвен даже смутно представляет себе, где это. Не так много в редсерасской столице улиц, где кабацкие вывески украшены нарисованными рогами витдиров.
Поход к Хранителю он вначале собирается откладывать до тех пор, пока у него не останется ни одной достойной причины отложить его еще на один день, но с Эотасом внутри такой подход не работает. Он, конечно, ничего не говорит. Но Вайдвен постоянно чувствует всей шкурой этот незримый вопрос: ты настолько не заботишься о своем народе, что считаешь себя вправе читать им проповеди, в истинности которых не уверен сам?
Может, это и не Эотас вовсе ему нашептывает, а сам Вайдвен уже опасается неясно чего. Его приходит слушать всё больше людей. Всё чаще его слова звучат из чужих уст. Всё чаще его узнают при случайной встрече незнакомцы. И всё туже скручивается незримый узел тревоги — не только в душе самого Вайдвена, нет; каждая жизнь в Редсерасе — нить в этом узле. Редсерас поднимает голову к солнечному свету впервые за полтора столетия. Вайдвен не может вести людей вперед, помня о том, что и этот свет может оказаться обманом.