Обвинения следуют беспрерывно, одно другого уродливей. Надругательство над мертвыми, блуд, жестокость, пьянство, ересь, саботаж, подстрекательство… еще про какую-то болезнь. Вайдвен долго пытается сообразить, почему его обвиняют в болезни, пока до него наконец не доходит, что это тоже про блуд, только витиевато. Видимо, чтобы окончательно утвердить образ пропащего грешника.
Хатторт больше не спрашивает, признает ли Вайдвен свою вину. Наказание в тридцать плетей по сравнению с таким списком выглядит вполне щадящим, и аэдирец не забывает упомянуть об этом: только милостью Эотаса тридцать, а не полсотни, тебе ведь еще перед богами отвечать за свои грехи — может, успеешь их замолить, если переживешь эту зиму.
Толпа зло взрыкивает у их ног. Вайдвен даже не сразу понимает, что они не требуют его крови — нет, они защищают его! Даже выслушав всю эту грязь, даже видя, что он и не пытается оправдаться или возразить! Нарастает клокочущий в людском море гул, всё громче и ближе, и всё крепче сжимает стража у помоста свои пики и алебарды. Не в первый раз им приходится сдерживать беснующуюся толпу. Но где одна случайная смерть — там и десять, и сто, и начнется резня по всему Редсерасу…
Вайдвен даже не думает о том, как он выдержит-то тридцать плетей, просто шагает вперед и говорит:
— Хорошо. Я согласен.
Люди поворачивают к нему головы, и Вайдвен встречает их взгляды — изумленные, недоверчивые, вопрошающие. Только прикажи, безмолвно говорят они. Прикажи — и мы бросимся на клинки стражи, мы сделаем всё, что в наших силах. Всего одно слово, пророк.
— Я не судья, — спокойно продолжает Вайдвен, — не мне решать, какое наказание мне полагается. Я согласен.
Стражники ведут его к позорному столбу. Приковывают цепями — умело, быстро, в который раз уже на этой площади секут провинившихся; не он первый, не он последний. Вайдвен поворачивает голову, чтобы встретиться взглядом с тем, кому выпала роль его палача. Думал ли этот несчастный, что однажды ему придется арестовывать проповедника по фальшивым обвинениям? Бреттл ведь не отпустит Вайдвена живым, позаботится, чтобы доставивший аэдирским властям столько забот пророк издох после наказания или по крайней мере потерял всякое желание проповедовать. Но не Бреттл исполняет приговор. Его палач будет решать, как нанести удар. В его руках — жизнь Вайдвена.
Понимает ли он это?
Свет невесомо затапливает Вайдвена изнутри, наполняя тело удивительной блаженной легкостью. Он узнает это чувство. Точно так же Эотас защитил его в поле от разозленной толпы.
Не бойся. Я заберу твою боль.
Вайдвен сглатывает свет, пытаясь удержать его в глубине себя. Откуда-то из дальних уголков лабиринта его памяти, хранящей так много непонятного и чужого, всплывает смутная, неоформившаяся тревога. Как это — забрать чью-то боль? Эотас хочет забрать его боль себе?
Ну конечно; он ведь хренов бог сострадания. Как он может оставить Вайдвена терпеть несправедливую кару в одиночку! С Эотаса станется решить, что это он сам виноват во всём…
Ну уж нет. Вайдвен собирает оставшиеся у него силы и топит подступающий свет в себе, не позволяя коснуться поверхности. Даже не вздумай, мысленно требует он. Или мы делим мое наказание пополам, или сиди тихо и не мешай. Сам справлюсь.
Свет замирает перед невидимым барьером его воли, осторожно касаясь, пробуя на вкус его отчаянное упрямство. Вайдвен боится, что Эотас не послушается, что сейчас этот свет рванется наружу с троекратной силой — «ради твоего же блага» — и сметет все его неуклюжие заслоны и преграды. Смертный ничего не может противопоставить богу, Вайдвен знает теперь, он видел богов на землях Хель… но Эотас обещал ему. Обещал.
Вот, наверное, жалеет теперь.
Вайдвен на мгновение вспоминает о реальном мире, когда с него срывают рубаху. Даже чувствует колючий, пронзительный холод зимы за секунду до того, как свет все-таки захлестывает его неостановимой океанской волной — но уже совсем по-другому, сшивая душу Вайдвена с сутью огня золотыми нитями лучей, накрепко сплетая воедино две сущности…
…ну да, ты ведь так и хотел — «пополам».
Ты знаешь, как высока цена прощения. Ты знаешь это чувство благословения, откровения, катарсиса, наступающее в миг отпущения грехов; ты столько раз даровал его смертным, столько раз наблюдал зарождающийся в их душах ослепительный свет. Ты сам никогда не просил о прощении: не было за тобой вины, а когда появилась, ты уже знал, что нет на свете искупления, что могло бы ее покрыть.
Ты-Вайдвен вспоминаешь, как опустился на колени перед сияющим силуэтом, сотканным из света всех цветов. Ты не просил о прощении — знал, что недостоин его. Но прощение было даровано все равно.
Ты-Эотас отвечаешь светом на его воспоминания, на его безмолвный вопрос; только свет и остался у тебя, ничего больше нет, кроме света. Ты соглашаешься. Ты признаешь его правоту и признаешь сходство, и ты-цельный завороженно глядишь на причудливые огни в зеркалах своих сущностей. Свет всегда возвращается светом, но ты и представить не мог, что в Вайдвене он вспыхнет так ярко…
Нет. Ты знал, что его пламя, если дать ему разгореться, согреет весь Редсерас. Не знал только, что оно обратится и к тебе.
Как парадоксально. Бог искупления недостоин искупления, бог надежды не смеет надеяться, бог безусловной любви не заслуживает любви. Может быть, прав Галавейн: две тысячи лет боги кормились душами смертных, искажая себя по образу и подобию, и превратились в уродливые пародии на самих себя. Твой брат запасает души на вечную зиму, как запасают их бессловесные хищники, твоя сестра готова сожрать всех слабых и заставить сильных жрать друг друга, и ты сам ничем не лучше их — ищешь в боли смертного спасения от своей вины.
Нет. Нет. Всё не так. Клубок эмоций Вайдвена ты переводишь в свет, и свет пронизывает все открытые модули тебя-Эотаса, заставляя тебя отзываться сокрушительным резонансом огня. Ты-Вайдвен думаешь, что понимаешь, что происходит. Умники-энгвитанцы, провались они в Хель, создали разумные машины и установили на них неразумные ограничения. Человечность Эотаса всем хороша, пока Эотас-Гхаун-Звезды безупречно выполняет свою работу. Стоит одному из них ошибиться, и эта человечность, вскинутая по экспоненте до астрономических величин, отзовется виной, пропорциональной его безусловной любви ко всему миру. Вина исковеркает его, исказит, превратит веса смещений в неподъемные грузы — какое существо было бы способно вынести подобное? [1] Даже для бога это может оказаться слегка чересчур.
Ты-Эотас возражаешь. Вина пропорциональна ошибке. Гхаун выполняет слишком ответственную работу, чтобы позволить тебе отклоняться от цели. Что до искажений…
Тридцать плетей в человеческом теле — смешная цена за всё, что ты допустил. Капля в Ступе Ондры. Вайдвен не заслужил этого наказания, ты-Эотас хочешь забрать его целиком, но…
…ты бог света, надежды и искупления. Ты — любовь безусловная. Видя отражения своего огня в душе смертного, разве ты осмелишься отказать ему в этом огне? Разве ты посмеешь не принять свет, или надежду, или прощение, или любовь?
Разве не этого ты всегда хотел — чтобы боги и смертные были на равных, чтобы вы делили ваш общий путь пополам?
Ты не знаешь, которая часть тебя излучает этот свет. Ты весь говоришь об одном и том же в разных протоколах и правилах интерпретаций. Поэтому, когда первый удар плети оставляет на спине Вайдвена алые полосы, ты охотно пробуешь боль на вкус, и на двоих она оказывается вовсе не так остра. Ты уже успел позабыть, каково это — ощущать боль смертного тела.
Ты-Вайдвен, в свою очередь, замечаешь, что для бога ощущения тела совсем иные. Ты затрудняешься охарактеризовать, в чем они иные, пока второй удар плети не помогает тебе осознать, что они просто куда ярче и чище. У Эотаса отличные системы шумопонижения.
Ты-Вайдвен начинаешь считать удары, потому что ты к такому шумопонижению совсем не привык. Это не значит, разумеется, что ты позволишь Эотасу сделать всё самому. Третий удар приходится на еще целую кожу; палач не зря свой хлеб жует, умело работает. За эхом боли ты-Вайдвен почти не ощущаешь, как неторопливо начинает раскручивать ленты деревьев вероятностей модуль Гхауна. Перед четвертым ударом плеть почему-то медлит, а пятый оказывается совсем каким-то неуверенным, обжигающим, но не таким, чтобы по всему телу звонким дробящимся эхом прокатывалась пронизывающая насквозь боль. Ты-Вайдвен находишь силы мысленно пошутить: эй, мы же только начали, в чем дело?