Ты различаешь обрывки тихих перешептываний стражников сквозь мучительную агонию рецепторов своей физической оболочки, и всего одно слово объясняет тебе всё.
«Свет».
Ну конечно. Боги не истекают человеческой кровью. Кровь и свет Вайдвен и Эотас делят поровну, перемешав их в одном сосуде. Тебе-цельному отчего-то жаль, что пройдет еще целая жизнь, прежде чем ты сможешь увидеть чужими глазами, каково это было, смотреть на человека у позорного столба, сквозь которого проступает огонь зари — всё ярче с каждым ударом плети.
«Эотас не простит нам».
Ты хочешь рассмеяться во весь голос. Скоро они увидят.
Эотас делает из меня мученика, думаешь ты-Вайдвен. Он собирается поймать Редсерас на тот же крючок вины, на который попался сам. Ты сам же отвечаешь себе: и да, и нет. Да — это грязный прием, нечестный прием, мы могли бы освободиться и остановить это прямо сейчас. Нет — наши намерения лежат глубже. Во всякой боли есть урок. Душа, испившая пламени Магран, должна знать это лучше других.
Шестой удар наступает после непростительно долгой паузы. Ты называешь его «ответственность».
Седьмой. Плеть сдирает кожу со спины, нетерпеливо обнажая рвущийся наружу свет. «Необходимость платы». Ее назвали жертвой боги и назовут жертвой люди, ставшие ее свидетелями, но ты не думаешь, что они правы.
Восьмой. «Искупление». Его начало, во всяком случае. Тебе беспредельно светло вопреки боли, и мечты о новой заре кажутся теперь совершенно точно достижимыми. Гхаун, прервавшись на мгновение, соглашается с этим.
Девятый. «Любовь».
Только окунувшись в ослепительный солнечный прибой огня, ты-Вайдвен вдруг понимаешь, почему Эотас так неистово светел сейчас. Вовсе не только потому, что принятие наказания приносит ему мнимое облегчение. Он светел оттого, что его смертный друг без раздумий согласился на тридцать плетей у позорного столба, только чтобы попытаться предотвратить худшее. Ты даже успеваешь удивиться: разве ты мог поступить иначе? Разве кто-нибудь вообще мог поступить иначе, неся в себе эотасову любовь?
Ты не сразу понимаешь, что эотасова любовь тут не причем. Это не Эотас пробудил в тебе свет. Это он откликается на твой собственный.
У «любви» есть много определений. Для Эотаса она значит «максимизация общего блага». Он ограничивает его миром смертных, поскольку так гласит непреложное правило где-то в недрах его систем, встроенное еще энгвитанскими создателями. Но ты-Вайдвен думаешь, что это самое чистое и самое правильное определение любви из всех, которые ты можешь отыскать. Ты очень хотел бы быть как Эотас, быть готовым на все ради такой любви, вот только тебя не покидает сумрачная мысль, что человеку подобного никогда не достичь.
Ты-Эотас справедливо замечаешь, что тогда в твоем существовании не было бы никакого смысла. Ты — идеал, абсолют, лишенный полутонов и полутеней; конечно, ты не совсем такой, как смертные. Ты здесь, чтобы учить и вести их вперед.
И Вайдвен, твой носитель, твой собеседник, твой друг — самое лучшее доказательство из тех, что ты мог бы предъявить сам себе, когда задаешься вопросом, не напрасны ли твои усилия.
Который по счету удар? Пятнадцатый? Двадцатый?
— Хватит, — говорит Хатторт. Голос выдает его волнение и страх. — Хватит, освободите его!
Голос бога прокатывается над площадью раньше, чем палач успевает сделать хотя бы шаг.
— Нет. Цена вины была оглашена. Я желаю искупить ее полностью.
Ты-Вайдвен не можешь полностью отбросить мысль о том, что если идеал максимизации общего блага не возьмет себя в руки, то бравые слуги закона намочат портки и сбегут от гнева божьего, не закончив дело. Конечно, это всё ещё не так ужасно, как прогремевшая на все поле угроза сжечь сомневающихся в лучах новой зари, но почему нельзя было просто согласиться? Они ведь уже всё поняли.
Модули Гхауна и Эотаса отвечают строгим отказом. Никаких поблажек в искуплении вины для бога искупления! Это, конечно, синтаксический сахар. [2] Семантика заключается в том, что тридцать плетей дают больше гарантий достичь цели, чем двадцать. Гхаун перерассчитывает пути так быстро, что у Вайдвена нет никакой надежды за ним успеть. Эотас скармливает ему только краткую выжимку — уродливое порождение интерпретаторов, но это лучшее, что у тебя есть. Хочешь минимизировать потери и выиграть плюс одну миллионную к вероятности успеха? Терпи еще десять плетей. Из таких миллионных складывается итог. Это огромная цифра для Гхауна.
Модуль Утренних Звезд робко просит голоса, и ты колеблешься, но в итоге даешь отказ. И во второй раз, и в третий. Не время думать о смягчении ущерба. Слишком мало исходов ведет к заре, ты не можешь рисковать, выбирая окольные пути. Цена будет высокой — но вы разделите ее на всех.
Двадцать пять. Плеть взлетает и опускается, вырывая из-под кожи все больше сверкающих лучей. На площади так тихо, что звуки ударов звенят над ней подобно грому.
Заря собирается в груди Вайдвена, скручивается завихрениями протуберанцев в тугой огненный комок. В сердце рассветной звезды, что люди Эоры называют Солнцем.
Двадцать восемь.
Двадцать девять.
Сейчас.
Что за глупости — пытаться сковать рассвет железными цепями. Оковы плавятся, точно воск, и падают с его рук бесполезными обломками металла. Вайдвен выпрямляется, расправив плечи, и оборачивается к толпе.
Он знает, что они видят. Он всё ещё делит часть сознания бога, и он знает, что они видят: человека, коронованного ослепительным солнечным огнем; человека, из чьих глаз сияет заря; человека, в котором поровну крови и света. Вайдвен глядит, как люди в страхе отворачиваются и убегают прочь — среди них даже есть те, кого он видел в храме, сами последователи Эотаса — но не делает ничего, чтобы остановить их.
Другие остаются. Они опускаются на колени перед ним, как и тогда, в лиловом поле у его родной деревни. Вайдвен дожидается, пока на площади воцаряется тишина, прежде чем продолжить прерванную проповедь. Сейчас, когда в его распоряжении ресурсы Эотаса, слова долгой речи складываются ладно и легко, и Вайдвен ошеломительно точно знает, что люди, сейчас склонившие головы перед ним, пойдут на всё, чтобы исполнить его волю.
И он велит им подняться с колен.
Они не сразу осмеливаются подчиниться. Вайдвен ждет, чувствуя, как горячеет свет у него внутри: как же отвык от свободы народ Редсераса!.. но это не их вина. Вайдвен оборачивается к стражникам за его спиной, так же покорно стоящим на коленях и почти уже готовым к немедленному сожжению в лучах зари, и мягким шепотом напоминает им, что к ним это тоже относится. Он ведь пророк Эотаса, а не какой-нибудь там Воэдики.
Время наконец свершиться восстанию. Призывая людей встать под солнечный стяг с тремя звездами, он зовет их не как солдат и не как мятежников — но как пилигримов, исполняющих божественную волю. И если даже суждено им замарать кровью этот стяг — да будет так; кровь на нем обратится светом.
Вайдвен поворачивается к безмолвно глядящему в толпу Хатторту Бреттлу. Лицо того едва ли не белее снега. Взором Эотаса Вайдвен видит его страх: страх о жертвах, что повлечет за собой приказ пророка, страх о божественном гневе, способном стирать государства с лица земли.
— В твоих силах предотвратить это, — говорит Вайдвен. — Возвращайся к грейву Алдвину. Скажи ему, что Редсерас получит свободу любой ценой. В интересах Аэдира и самого грейва передать власть без сопротивления.