Хатторт колеблется, но страх оказывается сильнее. Он коротко кланяется и уходит; толпа по жесту Вайдвена расступается, позволяя ему пройти.
Вайдвен снова глядит на своих людей. Эотас ясно видит их души: души непримечательных ремесленников и прославленных паладинов из рыцарских родов, души безродных преступников и души аристократов, души, давно приютившие тьму, и души, до последнего гнавшие ее прочь. И Эотас видит в них надежду. В каждой из этих душ разгорается крохотный огонек света, в ком яркий, в ком едва тлеющий, но горят, горят поющие искры — и всего одно нежное дуновение ветра превратит их в негасимое пламя.
Вайдвен слепнет на мгновение, когда Эотас выпускает его из себя, снова разделяя их надвое. Но все так же ясно пылает солнечная корона, и все так же тепло у него в груди, и все так же хранят в себе свет людские души — пусть даже он больше не видит их.
Стоили того тридцать плетей? безмолвно спрашивает Эотас, гордо и горячо сияя лучистым огоньком где-то внутри. Вайдвен вдруг вспоминает, что совсем не чувствует боли, и тянется рукой за спину — но на месте страшных ран чувствует только гладкую кожу. Точно. Эотас ведь бог перерождения…
— Стоили, — говорит Вайдвен, — но ты заканчивай с этими своими искуплениями, дружище. Так ведь никаких плетей не напасешься.
Огонек смешливо мерцает в ответ. Вайдвен улыбается и задумчиво щурится на белые снежные хлопья, укрывающие помост с обломками цепей невесомым пухом. Он ведь теперь, получается, официально признанный государственный изменник и руководитель восстания.
Похоже, в ближайшее время у него будет ужасно много дел.
Комментарий к Глава 9. Восстание
[1] bias unit - нейрон смещения, используемый в нейронных сетях для достижения большей гибкости и лучшей генерализации. Здесь термин употреблен не совсем в прямом смысле, но концепцию можно считать похожей
[2] “синтаксический сахар” - синтаксические возможности в языке программирования, не влияющие на работу программы и вводимые в язык ради удобства человека
========== Глава 10. Переворот ==========
Хватает четырех дней.
Мятежи вспыхивают по всей стране, от крошечных деревень до крупных городов. Столица сплошь залита огнем; столько огня не принесли ей даже Зимние сумерки. Горят не дома — горят свечи. Ночью в городе светло, как днем. Амлайд Морай, один из выступивших против губернатора эрлов, говорит, что не видел ничего подобного за всю свою жизнь — а эрл Морай видел не меньше трети всей истории Редсераса, недаром уже седой.
Люди грейва пытаются остановить мятежников, пытаются удержать под контролем районы города, но огни неуклонно движутся, заливая улицы светом. И кровью. Но света всё равно больше. Аэдир не был готов к восстанию в отдаленной колонии, не был готов к нему грейв Алдвин, и тех, кого он успел собрать для обороны столицы, недостаточно, чтобы остановить мятеж.
Морай и другие говорят — Вайдвену стоит держаться позади, он фермер, а не воин; незачем лишний раз дразнить Привратника. И лучше бы ему не сиять так ярко, пока на поле боя есть хоть один вражеский лучник. Вайдвен и рад бы с ним согласиться, но он несет в себе свет Эотаса, свет, который и так слишком долго был сокрыт от людей. Они больше не будут прятаться. И если эотасово пламя поможет избежать хоть одной лишней смерти — как Вайдвен может отступить из первых рядов?
Когда впервые солдат эрла Морая не оказывается рядом, чтобы защитить своего пророка, Вайдвен оказывается один на один с мечником грейва. Он еще успевает заметить так несуразно ярко блестящее солнце на его перемазанном кровью доспехе. Наверное, парень тоже эотасианец. Потому и медлит, должно быть, никак не решаясь нанести удар безоружному…
Его отталкивают раньше, чем Вайдвен успевает произнести хотя бы слово. Он мгновенно теряет мечника в гремящем вокруг сражении, только надеется, что люди Морая помнят, о чем просил их пророк, несущий в себе рассвет.
Он идет в первых рядах, но в него не попадает ни одна стрела. У него нет оружия, но ни один воин не может его убить. Всего один раз Вайдвен успевает заметить, как чужому мечу преграждает путь вдруг упавший сквозь тучи солнечный луч — и как стальной клинок отскакивает от бесплотной нити света, на миг ставшей прочнее самой лучшей брони. Они все понимают, что это значит. На второй день Вайдвену приносит свой меч первый аэдирский перебежчик; преклоняет колено, пряча взгляд. Вайдвен просит его подняться. Остальное за Эотасом: солнечное пламя ласково касается предателя, обменявшего страну на бога, и Вайдвен воочию видит, как в одно мгновение облегченно разглаживаются напряженные морщины на лице воина и как слабо загораются его глаза.
По законам Аэдира перебежчикам нет пощады. Если восстание подавят, болтаться бедняге на виселице рядом со своим сияющим пророком. В Аэдире нет понятия «искупление» — его придумали те ребята, которые нацепили здоровенное солнце на главный городской храм, чтобы людям было светло даже в самый темный день…
Вайдвен и представить не может, какой смелостью должен обладать этот человек, чтобы прилюдно явиться к государственному изменнику и поклясться ему в верности. Он зорко оглядывает невольных свидетелей — не приведи боги, у кого-то из них на лице мелькнет презрительная усмешка! И, конечно же, такие находятся. Вайдвен крепко сжимает кулаки, но светлое пламя касается и его души:
Не надо, друг. Они не виноваты.
Нет, думает Вайдвен. Виноваты. Нельзя во всем винить Аэдир. Когда ты достаточно силен для того, чтобы держать в руках меч и решать исход чужой жизни, ты должен хотя бы отдаленно представлять, что такое «поступать правильно». Не бездумно верить чужому слову, будь то приказ командира или общепринятые порядки. Разве не об этом он твердил на площади столько времени? Разве не ради этого они теперь убивают и умирают?
Их никто не учил поступать правильно, шепчет Эотас. Как и тебя. Но ты выучился сам, когда отверг из упрямства слова отца и постулаты религии. Кем бы ты стал, если бы смирился с ними?
Но мы же говорили, хочет возразить Вайдвен, мы же столько об этом говорили! На кой ляд вообще нужны были эти проповеди, если никто их не слушал?
Огонь свечи вспыхивает витиеватым, сложным узором; растекается горячим янтарем внутри. Это и объяснение, и утешение, и просьба. Просьба?
Вайдвену вдруг становится стыдно за свою злость. Не потому, что он не должен злиться на подобную несправедливость, нет, Эотас и не пытается унять его злость, Эотас просит совсем о другом. Но если бог должен просить людей за самих людей — это точно неправильно.
Эотасу стоит выбрать себе другого пророка; до нынешнего его уроки доходят с десятого раза. Опомнившись, Вайдвен окликает почти уже затерявшегося в толпе аэдирца по имени.
— Пока на наших землях остались люди, которым хватает смелости поступить правильно вопреки всему, у Редсераса есть надежда, — говорит Вайдвен. — Для меня будет честью приветствовать зарю вместе с тобой.
На третий день солдаты грейва почти беспрепятственно позволяют мятежникам пройти к дворцовому району. Вайдвен больше не смотрит на гербы на доспехах — они никогда еще не имели настолько ничтожно малый смысл. Люди, которых он никогда не видел, кладут оружие к его ногам и просят у него — у Эотаса, наверное — прощения. От Эотаса в таких беседах толку мало, он сразу начинает безудержно сиять, как будто новая заря вот прямо сейчас уже разгорается, а Вайдвен на каждом слове давится хлещущим через край горячим светом. Вроде он пытается сохранить трезвость ума, но неудержимый звездный огонь в его груди изумленно спрашивает — почему ты сомневаешься? Они ведь ищут искупления! Прощения! Света! Дай им света! Вайдвен захлебывается зарей, пытаясь перевести ее на человеческий язык, путается в бесполезных, бестолковых словах, и всё это заканчивается одинаково: Эотас вспыхивает ярко-ярко и благословляет всё вокруг, до чего только дотягивается лучами. Все счастливы, и Эотас — больше всех. Вайдвен наконец может спокойно выдохнуть.