Кто-то говорит ему, что он обманывает людей. Ловит их на крючок эйфории — божественное благословение всё равно что свеф, и Вайдвен не знает, что ответить на это.
Конечно, люди хотят длить прикосновение к божественному до последнего. Эотас — идеал, которому смертные сумели подобрать облик; воплощение невозможного; недостижимое, вдруг ставшее достижимым. То, что они испытывают, когда Эотас дарует им благословение, — не божественное, а человеческое чувство. Дистиллированное, доведенное до кристальной чистоты и усиленное тысячекратно. Прощение. Очищение. Как будто стоишь с закрытыми глазами, и все вокруг темно-темно, а потом чувствуешь теплое касание — и окунаешься в золотой рассвет, который уже повсюду, только ты всё прозевал, но это ничего, весь этот рассвет — для тебя, и ты, счастливый, дышишь его прозрачным пламенем, и все никак не можешь надышаться впрок…
Вайдвен уже и позабыл, каково это — жить без сияющего огонька внутри, неизменно отвечающего светом на свет. Выделенная ему комната в одном из домов, принадлежащих Мораю или кому-то из его людей, непривычно пуста; Вайдвен прислушивается — нет, звон клинков только померещился ему, на улице тихо… только караульные эрла переговариваются у двери. Спорят, сияет ли фермер-пророк ночью так же, как днем, и как ему спится с солнечной короной.
Ему совершенно точно не спится. Вайдвен подходит к окну и отворяет ставни, бесстрашно встречая колючий, но приятно свежий зимний воздух. В ночной темноте столицы мерцают сотни крохотных огоньков, и Вайдвен ничуть не беспокоится, что выдаст себя сиянием божественного пламени — для стороннего наблюдателя это будет такой же огонек, один из многих, неотличимый от других.
Единственной тенью в столице остается недвижимая громада губернаторского дворца. Завтра и она наполнится светом. Интересно, каково это будет? Как в полях Карока, если бы Вайдвен тогда позволил Эотасу проявить свою силу всерьез?
Божественное благословение, человеческий свеф. Совсем запутавшись, Вайдвен безмолвно тянется к горящей внутри свече, и любящее тепло привычно откликается ему.
— Это и я уже… без благословения не могу? — тихо спрашивает Вайдвен.
И ты, и эти люди очень долго жили в темноте — оттого вам тяжело принять свет как должное. Но когда он будет ярко гореть и в вас самих, вам больше не будет казаться чем-то особенным благословение бога.
— Что-то я сомневаюсь, что мы когда-нибудь сможем быть такими, как ты, — бормочет Вайдвен. Лучистый огонек искрится внутри теплой эотасовой улыбкой.
Все верно. Кто бы еще сомневался за меня?
Вайдвен фыркает, но от дружеской шутки ему все же становится немного легче.
В богах нет ничего особенного. Меня создали люди на основе людей, я учился на человеческих душах, я — как и все боги — всего лишь иллюстрация малой части того, на что способно человечестве в перспективе.
Вайдвен вздыхает и скрещивает руки на груди. Дворец грейва неизбежно притягивает его взгляд; Алдвин собрал всех своих защитников в дворцовом районе, и если начнется бой — крови будет немеряно. Эотас защищает своего носителя, но не вмешивается, чтобы предотвратить другие смерти… Вайдвену остается надеяться только на благоразумие самих людей.
— Ну, скажем, у нас все получится, — говорит Вайдвен, хоть и сам не знает, что именно у них получится. — А что нам делать дальше? Ну, мы попытаемся накормить Редсерас, шугнем аэдирцев от наших границ, пересмотрим торговые договоры, поменяем законы… а что с зарей? Пойдем проповедовать в другие края?
Эотас молчит необычайно долго, прежде чем отозваться.
Спроси меня на рассвете.
Вайдвен совершенно сбит с толку таким ответом.
— Чего? Сейчас неподходящее время для загадок, дружище!
Я боюсь выбрать неверный путь. Сейчас слишком многое еще не определено, слишком много факторов равно могут оказаться решающими или незначительными. К Весеннему рассвету, когда в Редсерасе воцарится хотя бы минимальная стабильность, я буду уверен.
Если даже всемогущий Гхаун не знает ответа, что говорить о смертных. Ничего, в Редсерасе у них тоже будет полно дел.
— А как ты сам? — помолчав, осторожно спрашивает Вайдвен. Все-таки Эотас делает немало, чтобы защитить его; из каждого боя Вайдвен выходит без единой царапины. А тут еще и Гхаун, прожорливости которого даже галавейновы зверюги, наверное, позавидуют. И все эти люди, которые внезапно стали ему молиться. Даже для бога это немало работы.
Огонек внутри удивленно вспыхивает, будто Эотас и впрямь не ожидал услышать ничего подобного. А потом благодарно светится — так, что у Вайдвена в груди становится горячо-горячо, будто там солнце зажглось.
Нечасто богам задают такие вопросы. Я благодарен тебе за заботу, друг, но у меня вполне хватает сил.
Эотас не любит говорить как человек — неудивительно; он соткан из света и оперирует светом. Заря осторожно укутывает душу Вайдвена в невесомо-призрачный туман первых минут рассвета, и тому невероятно легко от ясного весеннего сияния, пропитанного надеждой и благодарностью, так странно чужого в голодной редсерасской зиме. Завтра, чудится Вайдвену в тишине. Завтра мы разожжем звезды и проведем Редсерас сквозь ночь. Вайдвен вспоминает о своих опасениях — о гневе Аэдира, огромной армии ферконинга, что пройдется по восставшей колонии и не заметит ничтожной горстки мятежных крестьян… а в ответ память отзывается ему видением огненного клейма на лице Карока. Эотас абсолютно безмятежен, хоть и собирается буквально отобрать власть у богини власти, известной своей мстительностью.
— А что, если Воэдика обидится и попытается нас убить? — если Вайдвену больше некому задать дурацкие вопросы, он будет задавать их Эотасу. Его и впрямь немного тревожит, что его бог разругался со всеми остальными богами, а теперь решил, что Воэдика — неподходящий правитель для кучки фермеров, и Опаленная Королева вполне может обойтись Аэдирской Империей.
Это вероятно, с прежней спокойной улыбкой отвечает Эотас. Именно на этот случай мы создали пакт о невмешательстве.
Вайдвен нервно смеется.
— Тот пакт, который ты нарушил?
Огонек свечи легко мерцает в ответ на его слова.
Если бы того требовали обстоятельства, Воэдика и другие мои братья и сестры тоже могли бы нарушить его. Но они знают, что я в своем праве. Они могут быть сколь угодно недовольны этим, но все, что они могут сделать — это убедить смертных выступить против нас.
— Но это почти то же самое, что делаем мы.
Я занял тело смертного и лично вмешиваюсь в происходящее. Люди стали свидетелями божественного могущества — во время Чуда Зеленого Ворласа, и на площади, и теперь, когда я защищаю нас в бою. Даже если против нас выступят благословленные своими владыками святые, их силе не сравниться с силой бога.
— Святые? Я думал, они… — Вайдвен смущенно зарывается пятерней в волосы. Про святых он не знает ровным счетом ничего, кроме пары полузабытых церковных баек, поэтому уже предчувствует, что сейчас ляпнет очередную глупость. — Я думал, они, ну, все умерли.
В мире еще осталось много святых, счастливо сияет Эотас. Не все из них сохранили человеческий облик, но это ничуть не умаляет их доблести.
— О, — говорит Вайдвен. Он по-прежнему ничего не понимает, поэтому решает задать самый простой вопрос, который приходит ему на ум. — А у тебя тоже есть святые?
Огонек свечи дрожит от беззлобного смеха, и Вайдвен никак не может понять, что же он такого смешного сказал. Вроде это был самый простой вопрос, а не самый дурацкий.
Да, друг. Я думаю, да.
— Было бы неплохо, если бы они нам помогли, — бормочет Вайдвен, совсем сбитый с толку. Наверное, это какие-нибудь праведные рыцари или правители в других уголках Эоры. А может, тоже существа навроде богов, только не такие могущественные…
Смех Эотаса становится еще отчетливей, но в этот раз Вайдвен решает махнуть на это рукой; не хочет говорить понятно, так и ну его. Закрыв ставни, Вайдвен забирается на кровать. Кровать совсем непохожа на деревенские или храмовые жесткие койки, эта — мягкая, чистая, наверное, не последний человек эрла в этом доме жил. С непривычки даже как-то неуютно — с какой это радости обыкновенному крестьянину такая честь? Будто Морай самого Эотаса в гости принимает.