Вайдвен не понимает. Кавенхем подходит чуть ближе, чтобы не услышали ожидающие приказа его лейтенанты:
— Каждый день, потерянный здесь, дает еще десяток пройденных миль людям герцога и артиллерии, которая будет ждать нас на пути к Новой Ярме. Нам нечего поставить против артиллерии; на каждого из наших магов в Дирвуде найдется пятеро таких же. Унградр не жалеет людей, чтобы задержать нас, он отправил своего вассала на верную смерть, потому что знает — если мы опоздаем и под Новой Ярмой нас встретит несколько тысяч солдат с пушками, войне конец. Поэтому пусть несколько десятков умрет сейчас, чем пять тысяч — чуть позже.
Кавенхем медлит, отвернувшись, но все же заканчивает:
— К тому же, простому люду сложно убивать себе подобных без очевидной на то причины. Еще несколько часов осады дадут им эту причину. Когда ворота падут, люди будут достаточно злы, чтобы не вспоминать об эотасианских заповедях.
Это неправильно, хочет сказать Вайдвен. Эотас ни за что не…
Не хотел бы, чтобы его народ устроил резню только потому, что они не успевают построить треклятый требушет и пускают собственных солдат на смерть?
Вайдвен готов к тому, что свет вот-вот рванется наружу, отберет себе чужой голос и произнесет что-то совсем другое, что-то возвышенное и красивое, что заставит Кавенхема поверить в своего правителя еще сильнее… и в напрочь исковерканные заповеди, которые до Вайдвена хоть и перевирались жрецами, но никогда — так сильно. Но Эотас молчит. Ждет.
Дает ему выбор.
Вайдвен чувствует его сострадание — крохотную теплую искру, почти затерявшуюся в пылающем мареве рассвета. Эотас не может не сострадать; его сожаление искренне. Но по другую сторону от неудачливого святого высятся разбитые руины Старого Энгвита, и даже если бы вся редсерасская армия сейчас принесла себя в жертву, это не сравнилось бы с жертвой, принесенной людьми, которые стали плотью и духом зари, воссиявшей две тысячи лет назад.
И Вайдвен молчит.
Когда на следующий день у охотников кончается порох, дирвудцы вспоминают о масле, смоле, и всей прочей горючей дряни, что только нашлась в деревне. Жрецы взывают к Эотасу так часто, что Вайдвена начинает подташнивать от слов молитв. Склонившись над одним из раненых, Вайдвен заставляет себя взглянуть на него — обезображенного горящей смолой, оставившей багровые пузырящиеся ожоги везде, где только нашлись щели в тяжелой броне.
Он не успевает понять, кто — Эотас или он сам — прижимает ладонь к страшным ранам, невзирая на предупреждающий окрик лекаря. Весенний свет сочится наружу, слишком плотный, слишком яркий, чтобы удержать его в клетке смертной плоти.
И Вайдвен вдруг понимает, что ожогов на воине, уже бывшем на полпути к Гхауну, больше нет. Раненый — редсерасец, судя по брошенному рядом доспеху — из не самого богатого, но все же знатного рода — открывает глаза и глядит на Вайдвена так, будто рядом с ним стоит на коленях не растрепанный крестьянин-пророк, а по меньшей мере привратник Хель.
— Это… непохоже на Хель, — подтверждает вайдвеновы догадки солдат. Эотас смеется так светло и лучисто, что у Вайдвена разом отлегает от сердца, и он улыбается сам — и багровое пламя Магран на стенах города, и кипящее масло, и намертво прилипающая к ранам горящая смола вдруг перестают казаться такими уж страшными.
— НЕ ТОРОПИСЬ В ХЕЛЬ, — советует Вайдвен, поднимаясь на ноги и протягивая воину ладонь, — ТАМ НЕ ТАК ИНТЕРЕСНО, КАК ЗДЕСЬ.
Магран пытается заградить дорогу своим колдовским огнем, когда защитники города и ворота наконец сдаются под натиском осаждающих. Вайдвен смотрит на смертоносное пламя, убивающее людей в доли секунды, и слышит, как надрывно и чисто звенит тишина — огромный прозрачный колокол, накрывший Долину Милосердия. Редсерасские солдаты, не то чтобы восставшие из мертвых, но определенно вернувшиеся к живым, замолкают в ожидании еще одного чуда. Дирвудские крестьяне по ту сторону открытых ворот молчат, потому что верят, что их богиня, подарившая им целых два дня, не позволит самозваному пророку войти в город.
Пламя Магран остановит его. Останавливало любого, осмелившегося бросить вызов Ее огню.
Эотас, мысленно окликает Вайдвен. Что надо сделать?
Золотоглазый рассвет, до краев переполненный летним багрянцем, обнимает его за плечи. Вайдвен не может понять, кто с ним сейчас — Эотас или Гхаун. Бог не отвечает ему ничего на человечьем языке, и Вайдвен вздыхает.
Ладно.
— Смотри, чтобы палка моя не сгорела, — все-таки беззвучно бормочет Вайдвен уже у самой стены ревущего пламени — и ныряет в огонь, изо всех сил надеясь, что сумел удержаться и не сбавить шаг.
Потом солдаты будут рассказывать друг другу, как Святой Вайдвен вошел прямо в пылающее марево жара, в воплощение гнева Магран — и как пламя схлестнулось с пламенем вокруг него, и как отступило, не в силах побороть сияющий свет… и погасло в одно мгновение — и на городских стенах, и у разбитых ворот.
Но пока что Вайдвен просто смотрит на дирвудцев, выставивших вперед мечи, пики, вилы и все, что имеет острый наконечник. Дирвудцы смотрят на него. Отчего-то Вайдвену кажется безмерно удивительным даже не то, что ему не пустили десяток стрел в грудь, как только он пересек черту пламени, а то, что палка-таки не сгорела. И даже не обуглилась ничуточки.
Кто-то отталкивает его в сторону, и в город ревущей и звенящей волной врывается кавалерия.
Рассвет рухнул на Долину Милосердия кровавым заревом пожаров, разлив алую краску от ворот до Церкви Вьющегося Пламени; и на земле, и на небе алый постепенно сменялся черным: от пепла и дыма над сгоревшими домами. Вайдвен смотрит на полыхающую крышу храма и думает, что в храме любого другого бога искали бы прибежища те, кто не может сражаться — калеки, дети, готовые сдаться солдаты. Ни один воин, имеющий хоть какое-то представление о чести и благородстве, не тронул бы людей, ищущих защиты под кровом эотасианского или хайлианского святилища, пусть даже бы вся деревня за его пределами сгорела дотла.
Но перед ними был храм Магран, и он превратился в кровавую бойню, едва только первый редсерасский солдат переступил его порог. Пленных не было. Никто не просил пощады.
Дирвуд не простит им этого. Богохульство, может быть, и простили бы. Но Долину Милосердия, сожженную до основания, не простят никогда, сколько бы эотасианцев ни проживало на землях Колдуотера. Вайдвен, постояв перед горящим храмом, отворачивается и проходит мимо солдат, с оживленными возгласами делящих добычу — какие-то драгоценности с церковного алтаря.
Праведные деяния далеко не всегда приносят радость. Эотас сказал ему это прошлой ночью, и, Хель его подери, опять не солгал ни единым словом.
Воден стоит в стороне ото всех, и от дирвудцев, и от редсерасцев, так и не вытерев меч от сажи и крови и не пытаясь уже сдержать слез. Вайдвен не останавливается, чтобы разобрать, молитвы или проклятия беззвучно шепчет молодой дирвудский фермер, который просто хотел поступить правильно.
— ЗАКАТ ЕЩЕ ДАЛЕКО, — говорит Святой Вайдвен, обращаясь к эрлам, и его божественное сияние, все такое же чистое и яркое, пробивается даже сквозь устлавший всю деревню едкий черный дым. — МЫ ПОТЕРЯЛИ ДОСТАТОЧНО ВРЕМЕНИ. ВЫСТУПАЕМ КАК МОЖНО СКОРЕЕ.
Комментарий к Глава 18. Долина Милосердия
Долина Милосердия здесь называется то деревней, то городом, окружена каменной стеной (как город), но больше ничего в ней толком нет (как в деревне), все эти сложности оттого, что здесь (https://pillarsofeternity.gamepedia.com/Cloak_of_the_Tireless_Defender) Долина Милосердия называется то village, то town, и каким-то образом задержала огромную армию на несколько дней. Церковь Вьющегося Пламени тоже в наличии: https://pillarsofeternity.gamepedia.com/Clerical_Errors