Свет касается его осторожно, ласково, как касаются век спящего первые лучи зари. Всеобъемлющее тепло ластится к Вайдвену, и нет ни тени в нем — ни страха, ни обвинения. Вайдвен вдыхает прозрачный воздух весны, почти позабытый в терпком дирвудском лете, и вдруг понимает, что Эотас всегда знал. Еще до того, как первый солдат Редсераса ступил на снег Белого Перехода. До того, как Божественный Король объявил о своем священном походе.
Эотас позволяет ему понять это. Заря обнимает его с прежней сияющей любовью, когда Вайдвен остается один на один с неопровержимой истиной Старого Энгвита. Она гласит: невозможно полностью отфильтровать шум; для гарантии бесперебойной работы системы допустимый уровень шума не должен быть превышен.
А в душах смертных очень, очень, очень много шума.
— Мне кажется… мне кажется, есть какие-то основания для этого вашего правила, — тихо произносит Вайдвен, — ну, того, про беспристрастность. Его же, наверное, не просто так придумали.
Я учил тебя свету. Ты учил меня сомнениям.
Эотас не был создан, чтобы сомневаться. Эотас не был способен сомневаться. Его фильтры отсеивали эту часть функционала человеческих душ при стандартном обучении посредством Колеса. Но когда он соединил себя со смертной душой напрямую, он обошел фильтры. Эотас вкатил себе полную дозу человечности и разбавил Весенним Рассветом.
Это его, вайдвенова, тьма.
Сомнения Вайдвена для Эотаса — все равно что вирус, цепная реакция неисправностей в сети, наращенной на скелет возведенного в абсолют идеала.
— А все остальное ты тоже… теперь умеешь?
Вайдвен почти не слышит собственного голоса. Он словно наяву видит перед собой дощатые стены собственного пустого дома, наполненного старой памятью до краев. Наполненного злостью. Гневом. Непониманием. Ненавистью.
Его — злостью, гневом, непониманием, ненавистью. Его, Вайдвена. Ставшего потом частью своего бога.
Фильтры обучения — не единственная из моих внутренних защит, мягко говорит Эотас. Ты понял верно: я способен понимать ненависть, я понимаю ее лучше смертных. Но я неспособен испытывать ее. Мне это не требуется.
— Но ты хотел научиться сомневаться.
У тебя большой опыт в сомнениях, а оптимизация фильтров при обучении через Колесо занимает слишком много времени. Эотас лучится солнечным теплом. Не беспокойся. Ты помнишь, как я устроен. Мне куда проще контролировать отдельные части себя, нежели смертному.
— Но что, если один раз это приведет тебя к неверному выводу? Ты не был предназначен для этого, как ты можешь переучиться всему за неполный год?!
Луч света сообщает ему динамическую сводку вычислений Гхауна — анализ риска. Величины колеблются в допустимых пределах. Чтобы внедренная цепочка изменений стала причиной ошибки, дополнительный внешний фактор должен оказать свое влияние, и это влияние должно быть колоссально. Почти невероятный сценарий. Риск допустим, говорит Гхаун. Риск оправдан.
Вайдвен не знает, что способно оправдать свет, замаранный грязью. Наверное, речь и правда должна идти о жизни и смерти Эоры.
Я все равно не очень хорошо это делаю, признается Эотас. Определенно иначе, нежели смертные. Этот паттерн срабатывает только в исключительных случаях, когда фактор влияния крайне велик: ты смог заметить одно лишь наличие внедренной субсети всего однажды, и это было только наличие, а не активация. Считай это… предосторожностью, которую используют, лишь когда не остается выхода.
— Точно? — на всякий случай переспрашивает Вайдвен. Рассвет внутри него неспешно сворачивается в маленькую свечу и легко, совсем по-прежнему, мерцает в ответ:
Я — все еще бог света, мой друг. Лишь там, где царит тьма, могущество света возрастает стократно. Разве не поэтому мы в Дирвуде?
Вайдвен окончательно перестает прослеживать суть разговора.
— Я рад, что ты в порядке, старина, но при чем тут Дирвуд?
Эотас смеется так, будто ему одновременно удивительно и радостно от того, что его святой до сих пор не понял такую простую вещь.
«И солнце пробьётся через тьму, возвестив о приходе нового рассвета и возрождении дня; возрадуйтесь, о живущие в тени»…
— Это что, из сказки какой-то? — Вайдвен все еще ничего не понимает. Смех Эотаса становится вдвойне ярче, но больше он не отвечает ничего, не отзываясь на недоумевающие попытки Вайдвена мысленно дотянуться до свечного огонька.
— Зиме скоро наступит конец, — бормочет кто-то рядом. Вайдвен поворачивает голову, отвлекаясь от созерцания видимой ему одному свечи-бога, и меряет взглядом шагающего чуть позади Ласточки воина. Тот бурчит себе под нос что-то про весну, будто не замечая летней жары, только-только ослабившей раскаленные тиски полудня. А потом Вайдвен видит у него в руках четки, и ему все становится ясно.
Дурацкие эотасианские молитвы. Похожи одна на другую как капли воды, все и не упомнишь, и в каждой — уйма туманных иносказаний. Если бы кто-то спросил, как выглядит «новый рассвет и возрождение нового дня», завоевательный поход точно не был бы первым ответом Вайдвена.
И все же, поля вокруг Долины Милосердия — золотые моря зреющей пшеницы, невиданные в Редсерасе богатства; на одном из привалов Вайдвен не выдержал, зашел в поле — присмотреться поближе к грядущему урожаю. И не сдержал горькой усмешки: герцог Эвар не желал принимать северных беженцев, ссылаясь на недостаток еды… видимо, дирвудская знать ничем не лучше аэдирской, хоть и молятся здесь не Воэдике, а Магран. Хватит всем дирвудского зерна, и югу, и северу. Когда закончится эта война, в Божественном Королевстве забудут про голод.
Над сияющим золотистым морем проносится гулкий оклик рога, спугнув лакомившихся на поле птиц. Вайдвен забывает обо всем, услышав его: это редсерасский рог, и его пение может значить только одно.
Длинная змея растянувшегося войска замирает, съеживается, сбрасывает старую чешую, обнажая взамен сверкающую под солнцем сталь. Неуязвимая кавалерия выстраивается впереди, закрывая собой пехоту; Кавенхем, уже облаченный в тяжелую броню, отдает всадникам приказы. Вайдвен, чуть тронув каблуками бока Ласточки, присоединяется к эрлам, слушающим доклад вернувшегося разведчика.
Две тысячи солдат, среди которых, возможно, есть маги. Знамена с гербом Унградра — в синюю и серебряную клетку с красным соколом поверх. Эрл Колдуотера оставил на милость Божественного Короля Холодное Утро и Долину Милосердия, чтобы успеть собрать силы и встретить войско Редсераса почти у самой границы своих владений. Вайдвен слушает отрывистый рассказ разведчика о диспозиции солдат эрла, но не может не замечать, как хмурятся Лартимор и Сайкем. Впрочем, они позволяют воину закончить, прежде чем отослать его прочь.
— У Унградра не может быть только две тысячи мечей, — озвучивает Сайкем вслух то, что осталось неочевидным для эотасианского пророка. — Даже если учитывать пять сотен сейна Велта, должна оставаться еще по меньшей мере тысяча. Зачем ему делить армию? Он выставляет две трети своих сил на убой.
— Возможно, он отослал часть своих людей на помощь Норвичу, — не слишком уверенно отзывается Лартимор. — Что бы ни уготовили нам боги, нам придется справляться с этим самим. Бой придется принять, если только мы не хотим, чтобы две тысячи Унградра ударили нам в спину.
Взгляды эрлов с безмолвным вопросом обращаются к Божественному Королю, ожидая приказа. Вайдвен пожимает плечами. Неясная тревога военачальников передается и ему, но даже если гребни дирвудских холмов скрыли от разведчика еще одну тысячу солдат, Лартимор прав: им придется принять бой. Счастье, что Унградр довольно знает о чести, чтобы дать противнику шанс достойно вступить в битву, а не нападать ночью, как гланфатанские дикари.