Вайдвен не понимает.
— РАЗВЕ ТАК ПРИСТАЛО ВСТРЕЧАТЬ ЭОТАСА, ВЛАДЫКУ СВЕТА, ЧЬЯ ДОБРОТА И ЛЮБОВЬ ОКРУЖАЕТ КАЖДОГО СМЕРТНОГО?
Так будет лучше для всех, шепчет эхо голоса Гхауна. Как они могут не видеть?
— ТЫ СВОБОДЕН, — говорит Вайдвен, протягивая ладонь человеку, стоящему перед ним на коленях, — ВСТАНЬ.
Воин не принимает его руки. Вайдвен с недоумением вглядывается в его душу, но ему требуется человеческое зрение, чтобы понять, что солдат не видит его. Этот человек смотрел на солнце в миг рассвета и желал ему зла. Эотасова любовь выжгла ему не только глаза; его душа еще удерживается в теле только благодаря магии защитного талисмана. Вайдвен отпускает ее на волю: так будет лучше.
— ЕСТЬ ЛИ ЕЩЕ СРЕДИ ЖИВЫХ ТЕ, КТО ПОСМЕЕТ ЗАСТУПИТЬ ДОРОГУ НОВОМУ РАССВЕТУ?
Ему не отвечает ни один голос и ни один клинок. Вайдвен в последний раз обводит взглядом склон холма и долину, пеструю от тел погибших; ослепительный свет наконец меркнет, отступает, прячась обратно в смертный сосуд. И когда Эотас уходит из разума своего святого, оставляя того наедине с полутора тысячами мертвецов, обращенных в пепел, Вайдвен впервые желает оказаться на их месте.
Кавенхема больше нет. Хоронить нечего: он попал под взрыв пушечного ядра. Командование кавалерией принимает рыцарь Кеодан, один из немногих оставшихся в живых орденских рыцарей. Звание больше не имеет значения; и аристократы, и крестьяне на равных собирают с тел оружие и прочие ценности, имеющие хоть какой-то смысл в войне.
Вайдвен безучастно зачерпывает в ладонь пепел. Сухой, холодный, почти и следов на коже не оставляет. Как хоронить пепел? Лучше бы богам знать каждую душу, погибшую сегодня на этих холмах, потому что у пепла нет ни лиц, ни имен, ни один священник не сумеет прочесть над ними полагающуюся молитву.
Наверное, Эотас сделал что-то с его разумом, чтобы его святой не сошел с ума и не сбежал прочь, как поступили самые мудрые из войска ныне почившего лорда Унградра. Смертные неспособны выдержать божественный гнев. Некоторые из дирвудских солдат, сдавшихся в плен, уже не в своем рассудке; даже редсерасские солдаты, которым свет Эотаса не причинил никакого вреда, уже не смотрят на своего пророка так, как прежде.
Вайдвен поднимает голову и находит глазами воина, уже долгие минуты неподвижно глядящего в пустоту над примятыми к земле пепельными колосьями. Очередной мальчишка, сбежавший из дома, чтобы прибиться к армии Святого Вайдвена. Сколько ему, шестнадцать? Навряд ли больше семнадцати. Не хотел бы Вайдвен в его годы стать свидетелем подобного. Да и сейчас бы не хотел, только совсем не о такой новой заре говорил Эотас в их первую встречу на ворласовом поле, когда очарованный божественным светом крестьянин согласился принять его в себя…
Вайдвен осторожно тянется прозрачным лучом эотасовой магии к молодому воину и непонимающе хмурится, разглядев его душу. Яркая, что маяк, сильная, с любой другой захочешь — не перепутаешь. Сайфер?.. нет, у тех души обычные, Вайдвен встречал сайферов среди дирвудцев. Хранитель? Что же, этот мальчишка видит сейчас всех этих мертвецов?
Прежде, чем Вайдвен успевает сделать хоть что-то, к тому подходит воин постарше и легко встряхивает за плечи, обращая внимание юного Хранителя на мир живых. Похоже, не в первый раз уже такое происходит. Поразмыслив, Вайдвен решает не вмешиваться: в Редсерасе не слишком любят чтецов душ и всех им подобных, а люди и без того испуганы — если узнают, что среди них затесался Хранитель, чего доброго, в один прекрасный рассвет парень не проснется. Эотас касается уходящих воинов легким благословением, невидимым и неощутимым ни для кого, кроме Вайдвена. Грядущей ночью они не будут видеть снов.
Жрецы латают раненых наспех, зная, что впереди предстоит еще несколько часов пути — летние дни тянутся долго, а армия идет от рассвета до заката. Вайдвен выслушивает сводку потерь от Сайкема и Лартимора, чудом уцелевшего в первых рядах пехоты. От кавалерии осталось чуть больше сотни, пехота потеряла почти семь сотен под пушками и стрелами дирвудцев. Больше, чем Божественное Королевство могло позволить себе потерять. Меньше, чем сегодня потерял Дирвуд. Эотас сжег полторы тысячи людей всего за пару минут.
— Можем ли мы полагаться на божественное чудо еще раз? — спрашивает Сайкем. Он кажется спокойным, но голос выдает его. В другое время Вайдвен улыбнулся бы: а ты не верил, что Эотасу есть до нас дело!.. Теперь же, глядя на место Кавенхема, занятое отныне Кеоданом, Вайдвен не уверен в том, что даже самая слабая улыбка окажется ему по силам.
Среди всех эрлов Редсераса — ну, может быть, кроме Амлайда Морая — Кавенхем верил в Эотаса истовей прочих. Никогда Вайдвен не слышал о нем сплетен, что опорочили бы его веру или присягу. Неужели он не заслужил хотя бы взгляда своего бога? Одного луча света, что отвел бы от него смерть?
Если Эотас решит больше не помогать нам, то может искать себе другого святого, думает Вайдвен. Не то чтобы это в самом деле решило проблему, конечно, если Эотас и впрямь решит, что дальше Редсерас должен справляться сам, но Вайдвен не собирается иметь ничего общего с богом, который не заботится о своих людях. Даже если Эотас не мог спасти Кавенхема, сколько смертей он мог бы предотвратить, пустив в ход свою магию раньше, когда солдаты боялись даже на мгновение сомкнуть глаза под кронами дирвудских деревьев? Сколько людей он мог бы спасти в Долине Милосердия — разве убитые солдатами крестьяне не сдались бы, увидев настоящую силу бога?
Огонек свечи внутри Вайдвена вздрагивает, будто от боли, но он не слышит знакомого голоса. Сайкем осторожно окликает своего короля, и в этот раз Эотас отвечает вместе с Вайдвеном:
— Я ВМЕШАЮСЬ, ЕСЛИ ЭТО БУДЕТ НЕОБХОДИМО.
Эрл выглядит так, словно хочет задать тот же самый вопрос повторно, потому что такой ответ — немногим лучше отсутствия ответа, но Кеодан вмешивается раньше:
— Как вы прикажете поступить с пленными, сир?
— ОТПУСТИТЕ НА ВОЛЮ ТЕХ, КТО НЕ ЖЕЛАЕТ СРАЖАТЬСЯ ПОД НАШИМИ ЗНАМЕНАМИ. ПРОЧИМ ВЕРНИТЕ ОРУЖИЕ.
Прежде, чем вопросы ошеломленных советников зазвучат вслух, он отвечает:
— ОНИ НЕ ПОСМЕЮТ.
***
Милосердие. Прощение. Искупление. Вайдвену кажется, что он совсем ничего не понимает ни в первом, ни в другом, ни в третьем.
Милосердие — сжигать людей сотнями, а слишком напуганных, чтобы сражаться, бросать на волю тех, кто найдет дезертиров после? Прощение — даровать пощаду тем, кто встанет на место убитых под знаменами солнца, невзирая на грехи помилованных?
Искупление? Что говорить об искуплении? Когда-то Вайдвен думал, что сумеет искупить собственные грехи, исполнив волю Эотаса — ведь не могло же быть, чтобы Эотас желал смертному миру зла! — но теперь ему кажется, что ни один человек и ни один бог не зачтет ему такое искупление. На руках Вайдвена столько крови, что нескоро еще она окупится, даже если новый рассвет настанет завтра.
Сколько тогда смертей на совести Эотаса? Вайдвен до сих пор не может осознать в полной мере вину, о которой он говорил, но ему начинает казаться, что теперь он понимает своего бога немного лучше.
Незримый свечной огонек осторожно ластится к нему изнутри, не решаясь заполнить собой полностью, как прежде; будто опасаясь, что Вайдвен оттолкнет предложенный свет в отвращении или презрении. В сиянии Эотаса нет ни страха, ни отчаяния, только грусть и надежда, пронзительная, как последний луч заката. Вайдвен не смеет ее предать.
Я обещал тебе правду.
Вайдвен прикрывает глаза на мгновение. Он уже не уверен, что правда принесет ему облегчение.
— Ты и сам знаешь все вопросы, что я могу задать.