Вайдвен забывает обо всем, кроме нее.
Когда-то боли не было на земле?
Глупости.
Мир состоит из боли; Вайдвен не понимает, почему не может кричать, крик переполняет его, колотится в грудной клетке, запертый и бессильный; боль разбивает пылающий лес на обесцвеченные витражные осколки, которые он никак не может собрать воедино. Кто-то перед Вайдвеном заносит красный от томящейся внутри магии боевой топор. Кто-то в теле Вайдвена отвечает ему светом, и смертоносное оружие, благословленное богиней, бессильно падает на землю вместе с пепельным крошевом. Свет наполняет мир изнутри, переполняет мир изнутри, но даже свету не под силу побороть боль; кто-то по имени Вайдвен воет в агонии в клетке искалеченного тела, пока магия Магран вытравливает на нем свое клеймо, как вытравливают на клинках священные символы. Свет сшивает плоть наживую, сращивает разрубленную кость, возвращает к прежнему виду искалеченный сустав; запертый внутри глупый человеческий разум из последних сил надрывает глотку внутри безжалостно регенерирующего тела, почему-то неспособного умереть.
А потом наступает тишина.
Кто-то по имени Вайдвен медленно вспоминает, что он существует отдельно от жизни и смерти. Отдельно от боли. Жизнь, смерть и боль — понятия людей, живых и смертных людей. Свет не меряет бытие подобными величинами.
Все вокруг исполнено света. Пламя на почерневших деревьях изгибается в сияющем танце, сообщая свою любовь на каждой частоте своего спектра излучения. Заря принимает ее с благодарностью и отдает соразмерно в ответ: сумерки заливает горячий мед рассвета, золото на черном пепле, изменение, исцеление, завершение и начало. Сверкающие лучи танцуют на обугленных щитах и отражают небо на гранях брошенных на землю клинков; Вайдвен улыбается вместе с ними, легкими и беспечными, и что-то страшное, что-то, что он никак не может вспомнить, кажется уже совсем не таким важным.
— Всё хорошо? — неуверенно спрашивает Вайдвен у танцующих лучей, и те счастливо обнимают его в ответ. Будто нет за его спиной никакой чудовищной тени. Будто нет такого слова — «смерть». Вайдвен помнит, что оно значило что-то плохое; что-то страшное и горькое, непоправимое, как проклятие, брошенное в спину лучшему другу в минуту злости. Пока он смотрит на свет, ни смерти, ни злости, ни боли не находится объяснений. Свет не умеет умирать.
Но он, Вайдвен, не является светом. Он просто стоит в свету, пока чья-то иная воля удерживает его в сияющих ладонях зари. Наверное, он умеет умирать. Может быть, эта тень, такая черная и неправильная тень за его спиной — его собственная. Однажды ему придется обернуться и взглянуть ей в глаза. Когда он найдет в себе силы.
— Еще чуть-чуть, — просит Вайдвен, — совсем немного…
Рассвет не торопит его. Искристый нежный ветер первой весенней зари обещает Вайдвену всегда быть рядом. Всегда, когда ему понадобится свет.
И тогда Вайдвену хватает сил вспомнить.
***
Живых в сгоревшей почти дотла роще совсем не так много, как мертвых. Пламя Магран прошлось по ним не хуже лезвия гхаунова серпа.
Псы и священники отыскивают еще не отдавших души Жнецу среди пепла; магический огонь угас вместе с жизнью создавшего его магранита-богорожденного, оставив после себя раскаленные угли — где древесины, где плоти. Вайдвен не надеется, что Сестры Лунного Серпа сумеют отыскать хоть одного выжившего, даже несмотря на острое чутье редсерасских волкодавов.
Лекарь накладывает повязку сноровисто, быстро, хотя Вайдвен ощущает его смятение даже так, отдельно от Эотаса. И он знает, почему. Из каждого боя, под огнем дирвудской артиллерии или под стрелами гланфатанцев эотасов святой выходил невредимым. Во всем Дирвуде не находилось ни магии, ни оружия, что могли бы пробиться сквозь эгиду солнечных лучей.
До этого дня.
Вайдвен почти не чувствует боли — она осталась, конечно, но совсем не такая, как в первое мгновение. Свет Эотаса исцеляет его: даже сквозь ткань повязки пробивается мягкое, едва различимое сияние; пусть исцеление и не мгновенно, как тогда, на площади, но и так его рана заживает в разы быстрее, чем у любого смертного человека. Вайдвен почти уверен, что через несколько дней от нее не останется и следа.
И всё же…
Когда солдаты подволакивают и бросают к ногам своего короля последнего чудом дожившего до этой минуты магранита, Вайдвен знает, почему тот смеется, даже захлебываясь собственной кровью уже на пороге Хель. Он читает это в его душе так ясно, что не нужно никаких слов. Среди Закаленных Пламенем были сайферы. И все они видели, как в первый раз за время всего военного похода Редсераса эотасианского пророка сумели ранить оружием смертных. Если хотя бы один сайфер сумел передать это кому-то другому, кому-то за пределами пылающей рощи, то…
Вайдвен видит ответ и так. Он кивает стоящей рядом Сестре, и та с ритуальной молитвой перерезает умирающему маграниту глотку. Гхаун милостив; Гхаун дарует избавление от смертной боли и не требует ничего взамен — раньше Вайдвен не был уверен, что это похоже на милосердие. Священный поход во имя зари многому научил его.
До него доносятся опасливые шепотки со стороны солдат. Неужели они прогневали Эотаса, что тот больше не защищает своего святого? Или магия Магран все же сильнее на этой земле?.. будь проклята эта вечная неизбывная тревога, этот неуходящий страх слишком поздно услышать крик дозорного в ночной тишине, люди сходят с ума от страха, а теперь их неуязвимый пророк ранен, подобно простому смертному. Вайдвен пытается успокоить их, но стоит ему потянуться к силе Эотаса, как сияющие лучи открывают ему совсем иное, то, что он, конечно же, пропустил… и тогда Вайдвен замирает в изумлении.
Потому что его люди, не спящие ночами, упрямо от рассвета до заката шагающие по дирвудским холмам к северной границе, крестьяне, воры, бродяги, все они почему-то боятся совсем не того, чего боится сам Вайдвен. Они боятся боли и смерти, конечно, но что-то застилает светом этот страх, что-то яркое, неистовое, слепящее — свет слепит Вайдвена, как будто он снова стоит на столичной площади. Эотас называет этот свет просто — любовью. Той самой, особенной. Его любовью. Люди придумывают куда больше названий, потому что смертные не умеют любить вот так, люди делят подобный свет на верность, жертвенность, отвагу… Вайдвен отпускает солнечные лучи на волю, когда больше не может продолжать смотреть.
Свечной огонек ластится к нему, пытаясь примирить с обжегшим нутро стыдом. Почему ты выбрал меня, безмолвно спрашивает Вайдвен. Почему из всех них, ярких и светлых, ты выбрал меня? Почему им хватает сил быть такими, а мне, даже с твоим огнем внутри — нет?
Эотас тихо смеется — огонек свечи едва заметно начинает мерцать.
Прошу, друг, побудь моим святым еще немного. Неужели пламя моей сестры так манит тебя?
Вайдвен мало что понимает в эотасовых загадках. Никогда он их толком не понимал. Но одно ему ясно: он кое-что задолжал своим людям, и ему придется постараться, чтобы выплатить этот долг.
Вайдвен обещает себе, что будет стараться изо всех сил.
***
Дирвуд встречает огонь огнем, но с каждым десятком обращенных в пепел даже упрямство защитников свободного палатината все сильнее уступает страху. Ни одно смертное оружие не может убить Безумного Вайдвена, даже те клинки, в которые вдохнула магию сама Магран: раны, что стали бы смертельными для любого, ему не страшны. Могущество Эотаса исцеляет его. Кровь и свет они делят пополам, и у них в запасе еще очень много света.
С каждым шагом все ближе Новая Ярма. От ушедших на юг отрядов нет вестей. Птиц от Морая не было уже многие недели. Вайдвен ведет армию к северной границе, оставляя за собой пепел тех, кто посмел заступить дорогу грядущей светлой заре. Лица окружающих его людей меняются непрестанно; Сайкем, Лартимор, Кэтис, отряду которой в награду за верную службу и мастерство в бою было доверено защищать своего короля, Кеодан… среди тысяч солдат армии Вайдвен больше не может разглядеть Водена; где сейчас молодой дирвудский крестьянин, доверившийся своему богу?.. когда он спрашивает о нем у командиров, в конце концов до него добираются слухи, что некоторые дирвудцы сами вызвались присоединиться к отрядам, идущим на юг. Никто не знает земли Свободного Палатината лучше них.