Вайдвен пытается представить, как ярко сияла душа Водена в минуту, когда тот принял решение отправиться навстречу верной смерти, но не поднять оружие на тех, кто был ему дорог. Позолоченная Долина — на самом западе, приказом герцога с земель вокруг Бухты Непокорности согнали в одно войско всех, кто может сражаться. Рано или поздно они нагонят армию Божественного Короля. Рано или поздно Водену, если бы он остался, пришлось бы увидеть, как его родных обращают в пепел лучи зари.
Наверное, молодой дирвудец считал это слабостью. Наверное, счел бы искуплением свою смерть. Свершенным судом Эотаса.
Все меньше тех, кого богу зари приходится карать смертью за непокорность; кто-то принимает власть Утренних Звезд добровольно, но все больше солдат бежит с поля боя, едва увидев сияющего пророка. Нет магии, что защитила бы от эотасова гнева. Даже благословения Магран лишь превращают мгновенную смерть в мучительную агонию, избавление от которой даже скейнит счел бы милосердием. Вайдвен не удивляется, когда разведчики докладывают о том, что отряды дирвудцев, которые должны были встретить армию Редсераса на холмах почти у самой границы леса, цепью окружившего Новую Ярму, отступают. Он удивляется куда больше, когда разведчики говорят, что кто-то остался. Один человек.
Вайдвен видит его издалека; под флагами Дирвуда и Норвича — на теплом ветру таресту развевается зелено-голубой стяг с силуэтом серебряной башни поверх. Даже отсюда видно, как сверкает под солнцем доспех: отнюдь не рядовой солдат остался встречать редсерасского святого в одиночку. Разведчик рядом вытягивает из колчана стрелу и вопросительно оглядывается на Сайкема, но тот отвечает лишь резким приказом убрать оружие и вернуться в строй. Вайдвен усмехается:
— Разве важно, от чего умрет этот несчастный? Так ли велика разница между стрелой и божьим гневом?
Сайкем не смотрит на него: его взгляд прикован к человеку под флагами. Доспех отчаянного безумца сверкает отраженными солнечными лучами так ярко, что издалека можно было бы перепутать его с самим сияющим пророком.
— Я слышал об этом человеке, ваша светлость. Сложись все иначе, он мог бы занять мое место рядом с вами.
— Кто это?
— Лорд Моэрун, — говорит Сайкем, — вассал Рафендра, который только что предал своего сюзерена. Вы правы, ваша светлость: может статься, стрела была бы милосердней позора, что ждет его род.
— Какого позора? — Вайдвен ничего не понимает. Эрл оглядывается на него так, будто только что вспомнил, что сам присягнул крестьянину, незнакомому с кодексом вассалитета.
— Его люди не сбежали с поля боя. Он приказал им отступать.
Лорда Моэруна не слепит сияние божественного пророка; он смотрит прямо на Вайдвена и не отводит взгляд. Редсерасские солдаты окружают их, но никто не смеет не только поднять оружие — даже произнести хоть слово. Потому что сейчас говорит лорд Моэрун. Золотой ветер уносит его почти неслышный шепот, но Вайдвен слышит каждое слово так отчетливо, будто незримое клеймо выжигает их на его душе.
— Коль разбит ты, он сделает тебя целым. Коль во тьме ты, он принесет тебе свет. Коль грешен ты, он дарует перерождение. Коль замёрз ты, его тепло поддержит тебя…
Лорд Моэрун — эотасианец. Вайдвену кажется, что он слепнет, глядя на сияние души перед ним; мог ли он представить, как ярко могут они светить в этой вездесущей тьме усталости и страха? Мог ли представить, как отчаянно будут метаться в агонии солнечные лучи, уже знающие о том, какое из двух великих зол окажется меньшим?
Эотас тянется к Моэруну, даже когда его раздирают на части две различные директивы — Эотаса и Гхауна. Любовь безусловная, думает Вайдвен, глядя, как обнимает генерала-предателя божественный огонь, незримый для простых смертных, видимый только ему — и, может быть, Моэруну. Вот таким, наверное, должен быть эотасианский святой. Без колебаний пожертвоваший честью всего своего рода ради жизней пары сотен солдат, которые все равно заберет Гхаун — только чуть позже. Оставшийся встречать собственную смерть в одиночестве, шепча молитвы богу, который никогда не предал бы доверившегося, никогда не покарал бы невинного, никогда не оставил бы нуждающегося.
Богу, который стоит сейчас перед ним, из последних сил пытаясь отдалить мгновение, когда сторожевой таймер неумолимо повысит приоритет своей директивы настолько, что модуль Эотаса вынужден будет отдать контроль Гхауну. Потому что Эотас — бог безусловной любви, наивысшего общего блага, и одна человеческая смерть для него никогда не станет злом, что затмит свет новой зари над всей Эорой.
Эотас оставляет себе последнюю допустимую долю милосердия. Он позволяет Вайдвену не смотреть.
Вайдвен позволяет его великой милости провалиться в Хель вместе с душой Моэруна. Он смотрит до последнего, до того мгновения, как сияющий дух перед ним в последний раз вспыхивает неверно и испуганно, прежде чем раствориться во тьме Границы. Он навсегда запоминает черную трещину, расколовшую сердцевину пылающего огня. Ей нет названия на языке смертных. Во всяком случае, Вайдвен его не знает. Он помнит только слабую тень ее, что испытал однажды: страх, что каждый эотасианец гонит от себя прочь, ведь такого не может случиться никогда. Страх, что свеча погаснет во время молитвы.
Сверкающая боль Эотаса все же вырывается наружу. Вайдвену не хватает сил удержать ее внутри, и свет стремится прочь из него до тех пор, пока воспаленное эхо агонии противоречий не затихает до конца. Остается только прозрачная пустота.
Вайдвен беззвучно вдыхает обжигающий глотку воздух и смаргивает с ресниц горячие искры. Надо же, он никогда не думал, что если кровь со светом они смешали поровну, то так же будет и со слезами. Боги умеют плакать? Или это снова его собственная тьма, такой же уродливой трещиной прошедшая по совершенному свету?
— Похороните его с почестями, — говорит Вайдвен. — Флаги сжечь.
Комментарий к Глава 21. Любовь безусловная
История про Моэруна была только в гайдбуке, и она снова про ботинки (don’t ask me): https://bit.ly/2wf7rNN
========== Глава 22. Новая Ярма ==========
— Берегись!..
Ночь обрушивается на Вайдвена оглушительной тишиной после беззвучного крика, стискивает в воспаленных объятиях. Вайдвен, скорчившись в клубок в пустом шатре, пытается выкашлять из груди то ли болезненную тяжесть после ранения, то ли очередной кошмар.
Осень — время Жнеца. Каким еще снам впору являться осенью?
Рана под повязкой не болит, только дышать отчего-то труднее обычного. Эотасова магия убивает боль, но исцеление занимает несколько дней; Вайдвен не жалуется — рана, полученная в сгоревшей роще, в худшем случае оставила бы его одноруким, но копье в грудь?.. после такого не выживают.
В памяти мелькают лица и голоса: торжествующий крик воина, убившего Безумного Вайдвена; отчаянный возглас Кэтис, допустившей гибель святого. Вайдвен помнит боль, вспыхнувшую яростным погребальным костром — и бессильно угасшую мгновением позже. Помнит, как зачарованное копье рассыпалось пеплом, как из раны в груди хлынул свет, яркий, неистовый, заливший все вокруг лучистым огнем.
У них так много света, но Дирвуду не нужен свет. Дирвуду нужна голова солнечного пророка. За одним добравшимся до Вайдвена воином стоят десятки и сотни других, и они не остановятся до тех пор, пока не убьют его. Сайферы Данрид Роу выслеживают его среди тысяч солдат, маги Норвича создают для него магические ловушки, жрецы-маграниты раз за разом обрушивают на него божественный гнев своей госпожи. У Эотаса хватит света на каждого из них, Вайдвен не сомневается в этом, но скольких еще им придется отправить в Хель, прежде чем Дирвуд поймет, что их попытки остановить восходящее солнце бессмысленны? Гордость ли заставляет их идти на смерть? Невежество?