— Спор?
Искры, пробегающие по лучам света, Вайдвен может расшифровать только как легкую усмешку.
Дилемма.
— Понятней не стало, дружище, — ворчит Вайдвен, но решает, что философские беседы можно оставить на потом. — А что стало с тобой после взрыва? Молот Бога не задел тебя?
Таких, как я, нелегко убить. Меня вырвало из твоего тела и из твоей души; так же, как и тебя, мою сущность раскололо на части. Я, говорящий с тобой сейчас — лишь осколок Утренних Звезд. Луч тепло сияет без тени тревоги: кажется, Эотас не слишком этим обеспокоен; возможно, отчасти даже рад. Он отвечает на вопросы Вайдвена раньше, чем тот успевает их задать: в цельном состоянии я бы не смог быть сразу Там и Здесь. Колесо строили без расчета на то, что один из ключевых доменов перестанет существовать подобным неэлегантным образом. Его создателям неоткуда было знать об уязвимости, возникающей при попадании души в неверный домен. Ты — все еще мой святой, Вайдвен. Между богами и их святыми существует связь, которую не так просто разрушить: Молот Бога не уничтожил ее, поскольку полагался на нее сам.
— То есть, если бы мы не были связаны, взрыв не причинил бы тебе вреда?
Я бы всё равно не смог остаться в уничтоженном теле. Мне пришлось бы занять другое или вернуться в Хель. Эотас задумчиво мерцает. Что до Белой Пустоты — в обычное время я не смог бы прийти сюда и не смог бы даже увидеть происходящее здесь. Наша связь оказалась интересной уязвимостью… нам надо будет учесть это при проектировании следующей версии.
— Разве Римрганд не всевластен в своем домене?
Он мог бы уничтожить твою душу и лишить меня всяких преимуществ, признает Эотас. Но, как я уже упоминал: дилемма. Мы оба поступили согласно правилам, которые составляют нас.
— И ты предпочел остаться в Белой Пустоте, — тихо бормочет Вайдвен.
Эотас легко мерцает. Теплый солнечный свет становится чуть нежнее, прозрачней, как первые лучи зари, и Вайдвен вспоминает: Эотас обещал ему. Когда-то давно, еще когда Вайдвен даже не подозревал о грядущей войне, не то что о Молоте Бога… когда они вдвоем стояли в храме, наполненном светом рассветных звезд.
Вайдвен, впрочем, ему тоже тогда кое-что пообещал.
Но золотые лучи касаются трещин в его душе, и Вайдвен забывает обо всём. Прикосновение легчайше, но даже оно заставляет пепельный снег вновь заплясать перед глазами; воспоминания накладываются друг на друга, спутывая события, лица и имена. У него уходит несколько долгих и страшных секунд, пока разум пытается восстановить порядок причин и следствий в собственной памяти.
Наследие Молота Бога. По сияющему свету проходит едва ощутимая волна — Вайдвен вздрагивает от эха чужой скорби. Такие раны не исцелить людским лекарям — даже самым искусным из них. Твоё время на исходе, друг.
— Я… — Вайдвен запинается, отшатнувшись от внезапно пронесшегося прямо сквозь золотой луч порыва ледяного ветра. От неземного холода, пронзившего его насквозь, Вайдвен едва заставляет себя вспомнить, что происходит. — Что ты сказал? Прости, я…
Сияющая заря льнет ближе к нему. Ее тепло теперь почти не ощутимо.
Прости меня, тихо шепчет свет. У меня совсем мало сил. Это единственное, что я могу сделать для тебя сейчас.
На одно безумно долгое мгновение рассвет заливает всё вокруг — и мертвые льды Хель, и пепельную вьюгу, и пронзительные ветра. Вайдвен едва не захлебывается горячим медом зари: выпитый им свет скапливается где-то внутри его души, стекает по граням его сущности, многократно отражается в каждой… и затихает.
Голос Эотаса больше не звучит в безликой тишине Белой Пустоты. Вайдвен окликает его несколько раз, но так и не дожидается ответа. Теплый луч света, в котором он прятался от ледяного безмолвия Хель, растаял бесследно — его место заполнил мертвый неподвижный воздух.
Вайдвен все так же чувствует горячий божественный огонь внутри себя, но у него уходит некоторое время, чтобы понять, что еще изменилось в мире вокруг.
Пепельная вьюга кончилась.
Эотас заполнил трещины в его душе собственной эссенцией. Вернул его сознанию цельность. У Редсераса были лиловые флаги, человека с яркой душой звали Воден, и в последний раз, когда бог зари явился на землю смертных, случился священный поход на Дирвуд — их кровавое паломничество во имя свободы. А потом был Молот Бога и двадцать лет самой черной ночи, в которой больше не было видно звезд.
С другого уголка Белой Пустоты до Вайдвена дотягивается бессловесный зов Хранителя. Должно быть, даже у владений Конца Всего нашлись пределы. Хранитель окликает его раз за разом, пытаясь отыскать среди тысяч прочих раздробленных душ, но Вайдвен медлит, не отвечая.
Зов забвения звучит куда громче. По сравнению с далеким огоньком человеческой души, пусть даже души Хранителя, Белая Пустота похожа на сердце мертвой звезды. Ее глас — дыхание Римрганда, бога предвечного холода, перед которым померкла даже изначальная заря.
Не бойся, сказал бы Гхаун. Все умирает и перерождается в свой черед.
Белая Пустота заберет его и избавит от боли и памяти, от вины, которой ему уже не найти искупления. Рассеет его на частицы эссенции и вернет их в Эору, где из них сложится что-то иное, что-то живое, светлое и никогда не знавшее вины и боли. Где всё начнётся сначала.
Разве не этого он хотел?
Не об этом мечтал все эти долгие двадцать лет, умоляя Гхауна о милости?
Вайдвен отворачивается от ждущей его бездны. Он никогда не слушал мудрых советов; к тому же, за ним осталось невыполненное обещание.
***
На Границе и в самом деле очень, очень темно. И живых совсем не видно; Вайдвен различает только души мертвых и дух Хранителя. Этот ни с чем не спутаешь — яркий цветной маяк посреди бесконечной серости. И еще фонарь. У спутницы Хранителя, жрицы Гхауна, есть здоровенный фонарь с кусочком адры внутри: духи липнут к нему, как мотыльки, слетевшиеся на свечной огонек. Это один из немногих огней в беспросветной сумрачной мгле Границы, но даже его сияние не может успокоить странную боль, просыпающуюся иногда вместе с пепельной вьюгой.
Двадцать лет похоронены под пеплом, оставшимся от Сияющего Бога и его безумного пророка.
Хранитель приходит к Вайдвену, когда корабль отчаливает от Оплота Вести. Про корабль Вайдвен слышит от других духов, но потом догадывается и сам: сквозь бездонную темную глубину тонко-тонко просвечиваются извилистые сияющие линии — адровые жилы, проходящие по океанскому дну. Сквозь толщу земли их куда сложнее почувствовать, хотя в Дирвуде, где адра выходит на поверхность, наверное, это не так и трудно.
— Он идет по ним, — говорит Хранитель, — по адровым жилам.
Чужая мысль касается разума Вайдвена, разворачивает перед его взором странное видение — огромный сияющий силуэт, возвышающийся над волнами. Хранитель ощущал Эотаса иначе, нежели деливший с ним тело святой, но этот свет невозможно спутать ни с чем другим. Вайдвен узнал бы его из тысячи пылающих солнц.
— Расскажи мне, что случилось после Молота Бога, — просит Вайдвен. Эотас наполнил его память собственными знаниями, но Вайдвен различает только их обрывки — переплетения лучей света, прошедших сквозь разбитый витраж.
И Хранитель рассказывает. Правду — которая, может быть, только Хранителям и открывалась, чтецам погибших душ. Всю, до конца. Про то, что у пепла, которым задыхались Восточные Земли последние двадцать лет, было имя — имя, которым пугали детей и которое шептали в молитвах; имя, которое проклинали и превозносили; имя войны и имя самого страшного из несчастий, обрушившихся на Дирвуд.
Священный поход никогда не называли Войной Освобождения — ни в Дирвуде, ни в Редсерасе. Дирвудцы, любители вычурных названий, могли бы дать ему имя Войны Зари — но заря сверкнула алым над мостом Эвон Девр и растаяла в сиянии нового дня, оставив после себя только смертный человеческий пепел. Война, начертившая черный след от крепости паргрунов до цитадели Молота Бога, носит человеческое имя.