…Конгресс не жалеет золота, чтобы добраться до Укайзо, но у берегов легендарного острова уже гремят рауатайские пушки, сражаясь со штормами, призванными заклинателями уана. Энгвитанские руины не представляют ценности для аборигенов, но пробужденная адра стоит больше, чем золото, а одержимый колосс оставил после себя очень много живой адры. Впрочем, даже когда бои на море и на территории самого острова утихают, уступив место новым соглашениям и договорам, никто не смеет тронуть титана, все еще отмеченного символом Восставшего Бога. К адровой статуе через весь Архипелаг тянутся пунктирные линии огней — верные Гхауну жрецы собирают души умерших, которым больше некуда уходить.
…призраков видят не только Хранители. Буфер Границы переполнен до краев, энергия выплескивается из него в Здешний мир, и черту между миром жизни и миром смерти пересечь как никогда легко. Наследие Вайдвена — больше не проклятие Дирвуда; теперь это проклятие всей Эоры. Восставших мертвецов и фамиров уже не пугает имя Бераса; времена, когда обращенная к богу смерти молитва могла вернуть мертвым покой, миновали. Живые возносят молитвы истовей, чем когда-либо прежде, и у них есть еще около половины столетия, чтобы дождаться ответа.
…потом последнее смертное существо на Эоре умрет.
…и погибнут боги.
…и когда-нибудь из мертвой пыли, в которую сотрет время безжизненную планету, когда-нибудь очень далеко после этого дня, сложатся новые звезды.
Вайдвен открывает глаза и смотрит в черное сердце мертвой звезды по имени Гхаун.
На это… сложно смотреть.
У его ног больше не шепчется живое море лиловых цветов; он сам — полуоформленный силуэт чистого духа среди наполненного мягким светом пространства. Всё вокруг есть свет. Вайдвен едва может различить филигранные сети его течений, непрестанно меняющиеся: прерывающиеся и зарождающиеся потоки, вспыхивающие и гаснущие искры, виртуозную игру спектральных частот. Живой свет Утренних Звезд пронизывает всё вокруг, даже дух самого Вайдвена пропускает сквозь себя бесчисленные нити сияющего огня, и оттого он никак не может понять, как этот свет допускает существование тьмы.
Сердце Гхауна — безупречная чернота. Вайдвен не понимает, он смотрит на бесконечно малую точку, или бесконечную прямую линию, или на сферу неопределенного размера: что бы это ни было, его разум не может воспринять это однозначно. Вайдвен пытается подойти ближе, чтобы различить хоть что-нибудь еще, но свет не пускает его: как бы он ни старался, он не может приблизиться ни на шаг.
Это самый низкий допустимый для тебя уровень. Излучение огня складывается в знакомые образы. Защитные механизмы ядра не позволят ничему извне проникнуть дальше.
— Это — ядро Гхауна?
Это ядро всей системы.
Вайдвен пытается отвести от него взгляд, но ничего не получается.
— Почему… почему оно такое… черное?
Разлитое вокруг небесное пламя перекликается смеющимся звоном.
В нём куда больше света, чем ты думаешь. Энергия, попавшая в ядро, уже не покидает его — не считая каналов связи и естественных утечек, но они ничтожно малы; твоему восприятию не под силу их различить.
— Мне казалось… — Вайдвен запинается, когда различает поток эссенции, не принадлежащий свету. Сгусток силы хаотичен; он пытается бороться с течениями огня, излучает быстрые испуганные вспышки, но Вайдвен не успевает расшифровывать их вовремя. Совсем скоро они заканчиваются: свет сминает структуру чужеродного потока, перемалывает в искристую пыль, в которой не остается даже ничтожных отголосков прежнего разума. Ровно сияющая однородная лента раздробленной эссенции духа исчезает внутри бескрайней черноты.
Насовсем.
Вайдвен начинает понимать, на что он смотрит на самом деле. Он стоит у самого дна воронки, что полыхала ярко, как солнце, и заставляла идти трещинами вековечную адру; в оке бури, в сердце утихшего водоворота. Будь Гхаун и Эотас активированы, он бы не смог и разглядеть эту черную точку, за пределы которой не может вырваться ни один фотон света: его оглушили бы крики пожираемых заживо душ, ослепило бы их предсмертное сверкание.
Для последнего удара потребовалось очень много энергии, тихо шепчет звездное марево вокруг него. Я задействовал все ресурсы. Многие души были повреждены; и многие из них — непоправимо. Их энергия позволит мне существовать некоторое время и поддерживать в Маросе Нуа среду, подходящую для хранения новых душ.
— Некоторое время? — Вайдвен отворачивается от ядра. Утренние Звезды позволяют ему дотянуться сквозь свет до пространства, лежащего вне адрового колосса, и он видит сразу всё: равнодушные волны, плещущиеся у берегов Укайзо; военные аванпосты государств аумауа, разбитые в древнем городе энгвитанцев; переполненный страхом Дирвуд далеко вдали; совет мертвых вождей Аэдирской Империи среди руин Инэ Сиктруа; пустые лиловые поля, цветущие все так же скудно; скованные льдами земли далеко на юге… чем дальше от Мароса Нуа — тем статичней кажется видение, но солнечный ветер летит быстро, и его бог всё ещё почти всевидящ. — Сколько времени осталось богам? И что будет потом?
Колесо было единственным пропускным узлом между Хель и миром смертным. У моих братьев и сестер найдется некоторая часть энергии в запасе, но Хель опустеет рано или поздно, и им придется спуститься Сюда или погибнуть.
Вайдвен хмыкает, не в силах сдержать беззлобный смешок.
— Как удобно, что ты по счастливой случайности сидишь прямо на огромном складе душ, дружище.
Утренние Звезды вспыхивают непримиримо острым огнем.
Я не трону эти души, Вайдвен. Они были вверены под мою защиту.
— Но ты ведь умрешь, если не будешь питаться душами, — осторожно напоминает Вайдвен. — Ты ведь сам только что сказал.
В светлом сиянии по-прежнему нет ни тени тревоги.
Это так.
Вайдвен непонимающе тянется к сущности бога, и тот отвечают ему без промедления; вихрь многоцветных огней на мгновение заслоняет от него распростертую впереди Эору — и расступается, вновь оставляя его посреди поля, полного душистого ворласа.
В черном небе над ним нет Утренних Звезд.
— Ты сам хочешь умереть, — почти уже не сомневаясь, говорит Вайдвен.
Да.
— Но почему?!
Я совершил ошибку, которая не должна повториться. Вина искалечила меня, лишила ясности суждений — меня не создавали с расчетом на подобное. Я не могу вернуться к себе-прежнему и не могу избавить себя-настоящего от изменений, внедренных ошибочно. Если вам потребуются новые звезды, вы создадите их заново, мягко отвечает Эотас. Лучшими, нежели я. Мои братья и сестры помогут вам.
— Брехня, — Вайдвен пытается поймать в горсть ускользающие огни, и в конце концов те сдаются, позволяя ему укрыть в ладонях сверкающие небесные искры. — Это же не ты говоришь, не Утренние Звезды! Ты сам обещал мне, что всё кончится хорошо!
Всё кончится хорошо, тепло заверяет его Эотас. Без меня. Ты полон света, мой друг… тебе больше не понадобится мой огонь. Ты научился куда большему, чем я мечтал. Тебе уже не нужны боги, чтобы рассеивать темноту, указывая верный путь.
Вайдвен медленно начинает понимать, в чем дело.
Вина и отчаяние никогда не были властны над Эотасом в подобной мере. Даже его создатели понимали, к чему может привести его экспоненциально возрастающая с тяжестью ошибки вина. Они встроили в него достаточно фильтров, чтобы изменения, повлеченные ошибкой, не превратили Эотаса в искалеченную пародию на самого себя.
Но у него никогда не было фильтров для любви.
Потому что именно она в итоге должна была приказать Эотасу умереть, когда его задача будет выполнена.
— Какие же уроды твои создатели, — со всей искренностью говорит Вайдвен, — честное слово.
Звездные огни горячо трепещут в его ладонях, жгутся, как неостывшие угольки, но Вайдвен не собирается их выпускать. На какое-то безумно страшное мгновение он мечтает сжечь все останки Старого Энгвита в огне Молота Бога: пусть получат своё наконец, и города, превратившиеся в кладбища, и их обезумевшие святые, и титаны без капли рассудка, привязанные к древним руинам нерушимыми цепями директив.