Еще один распространенный подход – противопоставление традиционного российского сознания и «буржуазного сознания», в большинстве случаев отождествляемого с сознанием протестантским. Этот подход характерен, в том числе и для серьезных исследователей таких как Б.Н. Миронов [Миронов 1999, т. 2, с. 317–326]. Неизменный вывод – о небуржуазности или недостаточной буржуазности как препятствии для модернизации.
Противоположная, казалось бы, концепция строится вокруг тезиса об «особом пути» России, «особом народе», но для которого непригодна западная модель демократии, современное европейское представление о гражданских свободах и правах человека [Нарочницкая 2003, Фроянов 2009]7. Авторам этого направления свойственно гипертрофированное внимание к противостоянию России и Запада, выливающееся в представление о борьбе с Западом как главном содержании российской истории на протяжении веков. При этом русское православие отделяется от общехристианской и даже общеправославной традиции, преподносится как нечто абсолютно самобытное и самодостаточное.
За внешним непримиримым противостоянием этих двух концепций кроется одна и та же суть: народ России отделяется от Европы, ему приписываются черты «культурного кода», представляющие собой непреодолимое препятствие как для развития по европейской (демократической, рыночной) модели, так и для интеграции в Европу. Только в первом случае это отделение оценивается отрицательно, а во втором – положительно.
Представляется, что и в том и в другом случае – это существенное искажение реальности.
«Уход» вместо борьбы
На наш взгляд, очевидные особенности отечественной политической культуры не являются органической производной русской/российской ментальности и культуры в широком смысле. Для сегодняшней России, вообще, неактуален вопрос о модернизации как переходе от традиционного общества и свойственного ему сознания к современному; нет и качественного разрыва между традиционалистскими массами и «европеизированным» авангардом.
Центральная проблема и главное препятствие модернизационных реформ заключается в глубоком разрыве, отчуждении между народом-обществом и властью-государством, устранении и самоустранении общества от управления государством.
Сохранение разрыва в современных условиях крайне затрудняет или делает невозможным раскрытие интеллектуального и творческого потенциала нации. Вместо этого реализуется специфическая реакция на действия государства – уход. «Уходящий» народ не сопротивляется государству, но и не является его опорой.
Коротко проанализируем исторические и культурологические первопричины разрыва и «ухода». Одну из них можно назвать природно-географической. При этом мы имеем в виду не распространенное в публицистике объяснение специфики экономического, политического социального развития России северным расположением страны и климатом, а наличие доступных свободных земель8.
Этот фактор позволял уходить на новые земли вместо общественного сопротивления давлению государства, в ходе которого в Западной Европе выстраивалась вся общественно-политическая практика, зарождались договорные отношения. Конечно, речь идет не столько о прямом буквальном бегстве (при появлении князя с дружиной свободное до той поры племя сразу же переселяется на новые земли), сколько о снижении социальной напряженности, возможности ухода от вынужденного постоянного и плотного взаимодействия с государством.
Следствием феномена «ухода» в раннем средневековье было заселение русских земель с юга на север, то есть переход людей на земли даже худшие по хозяйственным условиям. В послеордынский период (XV–XVI вв.) распространению модели «ухода» способствовало освоение бывших ордынских территорий. До конца XIX – начала XX в. традиционному крестьянскому сознанию была свойственна идеализация акта миграции, который рассматривался «как уход от неправедной «новизны», переселение на новое место справедливой «старины», как поиск рая на земле, на далеких землях» [Миронов 1999, т. 1, с. 28].
Сама по себе русская крестьянская община, обладавшая рядом уникальных специфических черт – это своеобразная социальная альтернатива географическому бегству, самодостаточная общность, способная существовать на одном географическом, но в разных ментальных пространствах с государством. Это не означает, что община прямо противостоит государству. Как и буквальное, физическое, бегство, она не предполагает борьбы. Система стабилизируется – с одной стороны, община ограждает народ от государства, с другой – как бы помогает государству контролировать население.
7
Например, заявленная цель работы Натальи Нарочницкой – доказательство того, что «Россия не есть неудачник универсальной (западной) истории, а мощная альтернатива ей, причем совсем не обреченная...» [
8
На значение этого фактора обращал внимание А.Н. Медушевский: «На Западе отсутствие свободных пространств и высокая плотность населения сильнее обостряют социальные противоречия, что ведет к большей консолидации сословий и ускоряет законодательное укрепление сословных и личных прав. В России в период складывания централизованного государства, напротив, острота социальной конфронтации длительное время снижалась за счет оттока населения на окраины... Развитие социальных отношений на больших пространствах и систематический отток населения до известной степени замедляет рост социальной напряженности, видоизменяет формы ее проявления...» [