Мазарини сел или, вернее, развалился, в широком кресле и сказал печально:
— Случилось то, что, по всей вероятности, мы будем вынуждены вскоре разлучиться, если, конечно, вы не решитесь из дружбы последовать за мной в Италию.
— Почему? — спросила королева.
— Потому что, как поется в опере «Тисба», — отвечал Мазарини,—
Весь мир враждебен нашей страсти нежной.
— Вы шутите, сударь! — сказала королева, пытаясь придать своему голосу хоть немного прежнего величия.
— Увы, я вовсе не шучу, — ответил Мазарини. — Поверьте мне, я скорее готов плакать; и есть о чем, потому что, как я уже вам сказал,
Весь мир враждебен нашей страсти нежной.
А так как и вы часть этого мира, то, значит, вы тоже покидаете меня.
— Кардинал!
— Ах, Боже мой, разве я не видел, как вы на днях приветливо улыбались герцогу Орлеанскому или, вернее, тому, что он говорил вам?
— А что же он мне говорил?
— Он говорил вам, ваше величество: «Ваш Мазарини— камень преткновения. Удалите его, и все будет хорошо».
— Чего же вы от меня хотите?
— О ваше величество! Вы ведь королева, насколько я знаю.
— Хороша королевская власть! Тут распоряжается любой писарь из Пале-Рояля, любой дворянчик!
— Однако вы достаточно сильны для того, чтобы удалять от себя людей, которые вам не нравятся.
— Скажем лучше, не нравятся вам! — воскликнула королева.
— Мне?
— Конечно! Не вы ли удалили госпожу де Шеврез, которая двенадцать лет терпела гонения в прошлое царствование?
— Интриганка! Ей хотелось продолжать против меня козни, начатые против Ришелье.
— А кто удалил госпожу Отфор, мою верную подругу, которая отвергла ухаживания короля, чтобы только сохранить мое расположение?
— Ханжа. Она каждый вечер, раздевая вас, твердила, что вы губите свою душу, любя священника, как будто кардинал и священник одно и то же.
— Кто велел арестовать Бофора?
— Бофор — мятежник, который так прямо и говорил, что надо убить меня!
— Вы отлично знаете, кардинал, — сказала королева, — что ваши враги — мои враги.
— Этого мало, ваше величество. Надо еще, чтобы ваши друзья были и моими друзьями.
— Мои друзья… — покачала королева головой. — Увы! У меня нет больше друзей.
— Как может не быть друзей в счастье, когда они были у вас в дни ваших невзгод?
— Потому что я в счастье забыла своих друзей. Я поступила, как Мария Медичи, которая, возвратясь из первого своего изгнания, презрела пострадавших за нее, а потом, изгнанная вторично, умерла в Кёльне, оставленная всеми, даже собственным сыном, потому что теперь все ее презирали, в свою очередь.
— Но, быть может, еще есть время, — сказал Мазарини, — исправить ошибку? Поищите между вашими прежними друзьями.
— Что вы хотите сказать?
— Только то, что сказал: поищите.
— Увы, сколько я ни смотрю вокруг себя, я не вижу никого, кем я могла бы располагать. Дядей короля, герцогом Орлеанским, как всегда, управляет фаворит: вчера это был Шуази, сегодня Ла Ривьер, завтра кто-нибудь другой. Принц Конде послушно идет за коадъютором, а тот — за госпожою де Гемене.
— Но я вам советовал искать среди прежних, а не среди нынешних друзей.
— Прежних? — повторила королева.
— Да, например среди тех, которые помогали вам бороться с Ришелье и даже побеждать его…
«На что он намекает?» — подумала королева, с опаской поглядывая на кардинала.
— Да, — продолжал он, — при некоторых обстоятельствах, с помощью друзей вы умели, пользуясь тонким и сильным умом, присущим вашему величеству, отражать нападения этого противника.
— Я! — воскликнула королева. — Я терпела, и только.
— Да, — сказал кардинал, — терпели, подготавливая месть, как истинная женщина. Но перейдем к делу. Помните вы Рошфора?
— Рошфор не был в числе моих друзей: напротив, он мой заядлый враг, верный слуга кардинала. Я думала, что это вам известно.
— Настолько хорошо известно, — ответил Мазарини, — что мы приказали засадить его в Бастилию.
— Он вышел оттуда? — спросила королева.
— Будьте покойны, он и теперь там; я заговорил о нем только для того, чтобы перейти к другому. Знаете ли вы д’Артаньяна? — спросил Мазарини, глядя на королеву в упор.
Удар пришелся в самое сердце.
«Неужели гасконец проболтался?» — прошептала Анна Австрийская.
Потом прибавила громко:
— Д’Артаньян? Подождите, да, в самом деле, это имя мне знакомо. Д’Артаньян, мушкетер, который любил одну из моих камеристок? Ее, бедняжку, потом отравили.