Убедившись, что в карманах делегатов ничего не осталось, герцог Орлеанский присвоил себе все содержимое карманов купцов, за исключением пачки использованных презервативов, приказал выгнать всех взашей, напутствуя делегатов обещанием “Посмотрим”.
Со своей стороны, парламентские докладчики явились на следующий день к самому кардиналу. Один из докладчиков, страдая от похмелья, так смело говорил и требовал, размахивая рукой, пальцы которой, словно держали в руках стакан, что Замарини, вопреки обыкновению не приказал их всех посадить или повесить, а отпустил, навешав, правда, таких ..., что делегаты отправились в страховую компанию требовать возмещения за увечья.
- Посмотрим, - кричал им вслед Замарини, - появитесь ли вы здесь еще разок!
Глава 3.
Поразмыслив немного, Замарини решил все-таки посмотреть и созвать совет; послали за управляющим финансами Д’Эмери.
Народ ненавидел этого Д’Эмери: во-первых, потому что он управлял финансами, а управляющих финансами всегда ненавидят; во-вторых, потому что надо кого-нибудь ненавидеть; в-третьих, такого говнюка надо было утопить еще в детстве, пока он еще не стал грабить народ, роясь во всех карманах, до которых могли дотянуться его руки, приговаривая при этом: “Так повелел мне господь и его управляющий финансами”.
Это был сын известного бандита и головореза Жулино, повешенного после того, как он объявил о том, что решил стать честным человеком и открыть фирму по производству гробов. Разъяренная толпа пассажиров почтового экспресса, который он ограбил минуты за три до того, без лишних разговоров повесила его на дорожном указателе, указывавшем в сторону кладбища. После этого маленький Джулио переменил фамилию на Д’Эмери. Кардинал Ширелье, заметив в нем большие финансовые возможности (после того, как получил от него взятку) представил его Блюдовнику Тринадцатому. Тот, в это время размахнулся печатью, намереваясь убить муху, сидевшую на столе, и кардинал вовремя успел подсунуть под удар указ о назначении Д’Эмери писарем в финансовое управление.
Этот самый писарь и был теперь управляющим финансами.
Послали, значит за Д’Эмери, а он послал всех и прислал на заседание вместо себя дрессированную кошку, которая голосовала ничуть не хуже самого Д’Эмери, и вдобавок нагадила в кресло, на котором сидела.
Тем временем во дворец в ободранном нижнем белье явился гвардейский офицер де Коменж и рапортовал, что народ взбунтовался и напал на него, отняв всю зарплату, казенное обмундирование, пустили лошадь на шашлыки и надавали ему по морде. В связи с этим, он просит всех здесь присутствующих скинуться ему по полпистоля на новую шпагу, чтобы он смог искромсать эту чернь на кусочки. Если же ему, де Коменжу, сей же момент, не одолжат денег на почти новые трусы с заплаткой, он (де Коменж) все здесь разнесет нахрен (на самом деле де Коменж проигрался в пух и прах в карты и, напившись для храбрости, пошел стрелять деньги).
Де Коменж нашел в лице собрания сочувствие. Покачав головой, кардинал пообещал ему разобраться, и попросил его зайти попозже. Выглядело это сочувствие примерно так:
- Пошел вон, придурок! – сказал Замарини и выгнал за дверь, ударив в глаз на прощание, после чего пинул своего лакея в пах, объяснив это необходимостью тренировки ног. Согнувшись пополам, Бернуин с посиневшим лицом выслушал доводы кардинала и, видимо согласившись с ними, упал лицом в половую тряпку у двери, сказав что-то типа “ы-ы”.