Ценную информацию дали мне и наблюдения моего спутника относительно характера дна. Я и сам заметил, что, сбрасывая дробь, я всякий раз поднимал на дне облачка ила, но глубоко в ил дробь не зарывалась и даже служила мне ориентиром. Теперь же профессор Моно обратил мое внимание и на то, что при маневрах батискафа гайдроп, волочившийся по дну, оставляет чрезвычайно четкую борозду на глинистой, по словам Моно, корке, которая при этом трескается перпендикулярно борозде. Словом, для меня это погружение было гораздо более плодотворным в отношений научных наблюдений, чем все предыдущие.
Понятно, с каким сожалением я покидал Дакар, где наш батискаф произвел в общей сложности пять успешных погружений (в том числе одно пробное, без команды). Но в Париже уже создавался Комитет, который должен был разработать планы научной эксплуатации батискафа. Председателем его стал, естественно, профессор Фаж, самый известный из французских океанографов; к сожалению, он пробыл на этом посту всего несколько лет.
С 1954 по 1961 год, то есть около семи лет, «ФНРС-ІІІ», работая по указаниям Комитета, доставлял в морские глубины французских, бельгийских, американских, португальских и японских ученых, а иногда и журналистов. Мало-помалу установился определенный ритм работы. Батискаф — это, в первую очередь, судно, требующее постоянного ухода. Как известно морская вода и воздух объединяют свои усилия, чтобы уничтожить творения рук человеческих: коррозия разрушает металл, стареет изоляция электропроводки, и потому ежегодно «ФНРС-Ш» проводил несколько месяцев в ремонтных доках. Погружение требует особенно тщательного соблюдения мер безопасности. Прогуливаясь на глубине в 1000 или, скажем, 10 000 метров, мы не можем позволить себе рисковать. Вовсе не требуется, чтобы, отправляясь в подводную экспедицию, ученый совершал геройский поступок. Погружения, даже глубоководные, должны стать явлением привычным и заурядным.
Серьезные ремонтные работы проводились, разумеется, зимой, так как летом и море спокойнее, и исследователям, которые, как правило, преподают в университетах, удобнее совершать длительные экспедиции.
Однако, возвратившись в Дакар в конце лета 1954 года, батискаф не встал в док: я получил приказ обеспечить журналистам участие в глубоководных погружениях. Трое французов, а затем американец из журнала «Лайф» один за другим побывали со мной в подводном мире. До этого меня обвиняли в том, что я не допускаю прессу к батискафу. Но ведь испытания всегда связаны с какими-то инцидентами, трудностями и неудачами, а работать с полной отдачей можно только тогда, когда тебе никто не мешает. Мы с Вильмом публиковали отчеты о погружениях, также поступал и профессор Моно, но наши публикации были информацией специалистов, а широкой публике нужны, конечно, впечатления и непредвзятое мнение стороннего наблюдателя. Полагаю, я имею основания считать, что у меня установилось полное взаимопонимание с четырьмя журналистами, получившими разрешение совершить со мной погружения на глубину 1500—2000 метров в районе Тулона. Участвуя в погружениях, они не ставили перед собой никаких специальных целей; для них это были скорее увеселительные прогулки, и я. рассматривал своих пассажиров как своего рода подводных туристов. Тем не менее в ходе этих экскурсий мне Удалось совершить несколько открытий, например, обнаружить бентозавра (Benthosaurus grallator) — рыбу с тремя «конечностями». Длина бентозавра — около 20 сантиметров; он держался на дне, расположившись головой против течения и опершись на свои «конечности», две из которых — продолжение лучей брюшных плавников, а третья — хвостового. Я обнаружил его на сравнительно ровном участке дна неподалеку от Тулона, на глубине 2000 метров, и он любезно позволил мне сфотографировать себя в нескольких ракурсах. Ихтиологи знали о его существовании, но считали, что он не встречается в Средиземном море.