Эти погружения осуществлялись в районе Тулона; глубины там не превышали 2000 метров, но рельеф дна был весьма разнообразным — равнины, плато, большие каньоны, изучением которых мы и занимались во время первых «преднаучных» разведывательных экспедиций.
Наши работы были прерваны на несколько недель путешествием батискафа в Париж. Широкая публика тоже имеет свои права. К этому времени я уже наслушался упреков в бесполезной трате средств на батискаф. Ныне, когда я пишу эти строки, подобные упреки ретроградов достаются космонавтам. Одним словом, начальство решило выставить «ФНРС-ІІІ» в Морском салоне. Возможно, было бы удобнее поставить батискаф на якорь у плавучей пристани на Сене, но тогда посетители увидели бы только надстройки нашего глубоководного снаряда. И вот пришлось ему три недели провисеть в портале, специально построенном близ Эйфелевой башни. При всей противоестественности такого положения — батискаф в воздухе! — публика извлекла, наверное, из него кое-какую пользу. Но зато для батискафа эта затея чуть не обернулась трагически. Мой корабль, так лихо справлявшийся со всеми трудностями плавания в открытом море и на больших глубинах, едва не закончил свое существование на дне Сены. Баржу, которая должна была доставить его в Гавр, утяжелили мешками с песком, чтобы она осела глубже и могла пройти под мостами. Но из-за этого дополнительного груза она стала черпать воду. С каждым порывом ветра гребни волн перекатывались через борт, и песок жадно поглощал воду; баржа все чаще зарывалась носом. К счастью, шкипер сумел оценить обстановку и стал на якорь в бухточке между Руаном и Гавром, где и переждал волнение.
Я испытал большое облегчение, когда мой «ФНРС-III» возвратился в Тулон, к нормальной жизни и намеченной программе работ. Программа эта не всегда была легкой. Чтобы каждое погружение прошло успешно, нужно было найти оптимальное сочетание трех факторов, которые обычно взаимоисключают друг друга: мне приходилось учитывать интересы ученых, интересы экипажа нашего буксира и при этом экономить время. Персонал мой теперь состоял из одного главстаршины — верного Роста, и трех старшин, вместо прежних двух. Всем известно,
что в военных портах буксиры без дела не стоят; поэтому нам нелегко было заполучить буксир для такого фантастического дела, как вывод батискафа в открытое море. Ученые — люди занятые; они непрочь прогуляться в батискафе, если прогулку можно заранее согласовать с расписанием поездов. Вот и попробуй угодить и тем, и другим; ведь время-то не остановишь! Справедливости ради скажу, что со стороны военно-морских властей Тулона я неизменно встречал полное понимание и получал от них действенную помощь; но за время нашей совместной работы я познакомился со всеми буксирами, посылочными судами, лихтерами, водолеями и допотопными траулерами, какие только имелись на базе.
Всякий раз мне приходилось заново инструктировать командира судна, буксирующего батискаф. Хорошо зная свое дело, эти офицеры, однако, не без тревоги брались за буксировку нашего странного аппарата, глядя на который не сразу сообразишь, к какому месту и трос-то крепить. Командир обычно уступал свою каюту ученому, а я устраивался где придется, лишь бы поспать несколько часов до рассвета.
В ходе этих вылазок я впервые встретился с учеными, сыгравшими особенно значительную роль в эксплуатации «ФНРС-ІІІ», а впоследствии и «Архимеда» — с профессором Пересом, ректором Дюбюиссоном и господином Трегубовым.
С профессором биологии Пересом я познакомился, когда бельгийские власти передавали «ФНРС-ІІІ» французским представителям. Перес показался мне чрезвычайно приветливым человеком, простым и душевным. Летом 1954 года мы впервые совершили совместное погружение, к которому я готовился с чрезвычайной тщательностью: прогуливать видных ученых по дну морскому было мне тогда еще в новинку. Помню, с каким интересом он следил за подготовкой к погружению. Наконец все было готово. Оставалось открыть клапан затопления шахты, и батискаф начнет погружение.
Но не тут-то было. Стрелка глубиномера, за которой мы оба внимательно следили, оставалась неподвижной. Очевидно, батискаф недостаточно загружен, подумал я. Вызвав по радиотелефону сопровождавшее нас судно, я попросил положить на палубу батискафа пару мешков чугунной дроби. Надувная лодка подошла к нам, просьба моя была выполнена, но... вода в шахту не пошла. По моей просьбе добавили еще 100 килограммов дроби. Безрезультатно. Если бы батискаф оказался слишком тяжелым, это еще можно было бы понять — мы вполне могли потерять несколько сот литров бензина из поплавка в порту или во время транспортировки. Но каким образом батискаф оказался недостаточно тяжелым — этого я не мог постичь. А ведь на палубе стояли еще и матросы, доставившие дробь! Пришлось отказаться от погружения. Только вернувшись на базу, мы обнаружили, что люки бункеров с балластом были неплотно задраены, и поэтому всю дорогу из порта наш ФНРС-ІІІ», как мальчик-с-пальчик, сыпал за собой дробь. Матросы, любители пошутить, наградили моего неудачливого спутника кличкой «непогружаемый профессор». С тех пор он многократно доказал свою «погружаемость» и участвовал почти во всех наших экспедициях, но и теперь иной раз кто-нибудь из старых товарищей нет-нет да и назовет его этой кличкой.