А вон туда, на гору, к Самуиловой крепости, они однажды пришли с Анастасией после уроков и сели рядышком, глядя на озерную ширь, спокойно расстилавшуюся перед ними с одного края — в сторону Струги и Лина, с другого — к Поградцу и монастырю Святого Наума. Они не прикасались друг к другу даже локтями, боялись посмотреть друг на друга, только чувствовали, что их сердца стучат так сильно, что все пространство вокруг них пульсирует им в такт. «Смотри», — тихо сказала тогда ему Анастасия и взглядом указала на божью коровку, слетевшую ей на руку. Она осторожно посадила ее себе на палец и протянула ему. «Вот», — прошептала она, а он, растерявшись, принял ее, но тут божья коровка раскрыла крылышки и улетела. «Извини», — сказал Климент девушке, а та нежно посмотрела на него своими большими синими глазами, которые позже она подарила и Майе. А потом Анастасия застенчиво опустила взгляд на руки — их пальцы все еще касались друг друга, хотя божья коровка уже давно с них слетела.
Тогда ли они поцеловались в первый раз? Нет, только еще больше полюбили друг друга. Они вместе поступили в Университет и, когда его закончили, сыграли в Охриде свадьбу и поселились в Скопье. Анастасия работала, но, когда родилась Майя, уволилась и больше на работу не вернулась. Она шутила: знать бы заранее, в каком направлении пойдет ее карьера, вместо юридического факультета поступила бы на педагогику.
Они жили скромно, но были довольны — их жизнь была наполнена смыслом. Климент продвигался на работе, до поздней ночи сидел над книгами, ездил в экспедиции, но всегда чувствовал, что Анастасия тут, рядом с ним. Как было заведено и в семьях их родителей, своих чувств они не выражали словами, они их «перемалчивали». В доме никто никогда не повышал голоса. И если кто-то из них сердился или был чем-то недоволен, то все равно молчал. Обменивались короткими, мало что значащими словами, которые сразу улетали, как та красная букашка с черными точками на спине из их юности. Они всегда были друг другу надежной опорой. С годами их любовь разгоралась все сильнее, и так было до самой старости.
Климент Кавай вынул из рюкзака ключи и самым большим и старым ключом отпер замок на входных воротах, которые со скрипом распахнулись, впустив его, теперь профессора Университета в Скопье, во двор охридского прошлого. Здесь, в этом пространстве, поросшем травами и дикими цветами, с кустами, густо увитыми плющом, к нему пришло ощущение не только времени собственной молодости, но и времени, пережитом его предками — сначала в маленьком, а потом в этом большом трехэтажном доме, от основания до крыши построенном своими руками, когда-то наполненном живым гомоном и запахами, а теперь утонувшем в тишине сентябрьских сумерек.
С рюкзаком и дорожной сумкой в руках он поднялся по узкой скрипучей лестнице на верхний этаж и для сна выбрал гостиную с оттоманкой посредине. Из этой комнаты четыре двери вели в спальни, где когда-то спали три поколения Каваев. Теперь во всех этих комнатах спало только прошлое, которое профессор не хотел будить и тревожить. Климент достал из дорожной сумки постельное белье, постелил простыню, вытащил из шкафа упакованные в полиэтиленовый пакет одеяло и подушку, надел на них пододеяльник и наволочку и, приготовив себе постель, спешно вышел из дома.
42
На слабоосвещенной вывеске было написано название заведения — «Океан». «О!», — воскликнул известный поэт, удивленный амбициями владельца, который дал кафе такое неожиданное и претенциозное «морское» название, хотя морем здесь и не пахло. С такими мыслями Константин Миладинов, улыбаясь, вошел в это кафе, расположенное неподалеку от железнодорожного вокзала, ожидая, что окажется в водах блаженства и в атмосфере приглушенного света. Но то, что он увидел внутри «Океана» в Скопье, его просто поразило. Стены ветхого строения, которое снаружи казалось складом, возведенным из упаковочного картона, внутри были щедро расписаны сценами вакханалий — любовные игры были изображены весьма откровенно, в современном стиле, который, впрочем, не был чужд Миладинову.
Внутри тихо, но с чувством играли музыканты. В самом центре зала какой-то человек в рубашке с засученными рукавами — руки он держал в карманах, покачиваясь в такт музыке, пытался танцевать. Миладинов сел за столик, стоявший у стены, как раз там, где находилась самая смелая картина, заказал себе холодного пива и стал дальше смотреть на человека, раскачивавшегося посередине зала.