Немного в стороне он заметил высокого парня в костюме — сверху рубашка на нем была расстегнута. Его немного вытянутое лицо было серьезным и внимательным. Миладинову сразу стало понятно, что это и есть автор необычных творений, украшавших заведение. Но в тот момент его больше интересовал человек с руками в карманах, который танцевал один, потихоньку выделывая разные фигуры. Константин распознал тоску, выходившую из него, как пот из уставшего путника, и этот человек сразу стал ему понятен и близок. Музыканты со страстью перебирали струны гуслей, мандолины и уда[45]. Человек целиком отдался этим восточным звукам: сначала он сделал несколько шагов влево, потом вытащил руки из карманов и сделал круг назад и далее, влекомый музыкой, начал двигаться быстрее и быстрее. Разведя руки в стороны, он танцевал все более легко и свободно, будто сбрасывал с себя путы, которые его сковывали.
Официант приблизился к Миладинову и поставил перед ним пиво Вайферт.
— «Пиво освежает, душу ублажает!» — подмигнул ему парень, цитируя рекламный слоган, под которым продавалось пиво Джордже Вайферта, а потом двусмысленно спросил по-сербски: — Не надо ли чего еще?
Миладинов ответил отрицательно и, как только официант ушел, открыл портсигар, вынул сигарету, закурил и стал дальше наблюдать за танцующим человеком. Тот был немного пьян от вина, но более пьян от драйва, который испытывал. Он танцевал и танцевал, с головой окунувшись в музыку. Миладинов заметил, что у него на лбу выступили капельки пота. Его глаза были закрыты, но он не терял ориентации. На лице трепетала улыбка. Этот человек будто путешествовал по каким-то неведомым просторам, будто действительно бороздил океан, держа курс в какое-то далекое место, которое было ему дорого, где ему было хорошо и приятно.
«О, — сказал себе Миладинов, — может, именно поэтому это странное заведение и называется „Океан“».
43
Спускаясь с горы к городскому рынку и поглядывая на некрологи, прибитые на ворота домов и приклеенные к телеграфным столбам, Климент Кавай с удовольствием вдыхал чистый и свежий охридский воздух — такой же воздух он ощущал в груди во времена своего детства. Профессор вышел на площадь, с одного края которой рос огромный старый чинар, и из-за того, что площадь продувало прохладным ветром, до верха застегнул молнию на куртке. Он встретил нескольких прохожих, туристов — их ряды уже заметно поредели, — упорно не хотевших одеться потеплее, с рюкзаками за плечами и серебристыми электронными камерами в руках. «Завтра с утра, — подумал Кавай, — пойду в старый город», и направился в противоположном направлении — к чаршии[46]. Только он вошел на рынок, его внимание привлекли находящиеся справа ворота. Они вели во двор, с давних времен вымощенный крупными камнями, в глубине которого виднелся невысокий минарет. Во дворе царили порядок и чистота.
«Текке[47], — пронеслось в голове у Кавая. — Как же давно я здесь не был!» Он вошел в ворота и зашагал по дорожке. С правой стороны лежали большие камни неправильной формы — надгробия на небольшом старом кладбище, расположенном между оградой и мечетью. На некоторых памятниках, украшенных вырезанными из камня чалмами, были выбиты надгробные надписи. Арабская вязь выцвела от времени и покрылась мхом, расползшимся по каменным плитам. Солнце, морозы, дожди и ветра крошили эти древние памятники, стараясь стереть их с лица земли как минимум четыре с половиной столетия. Кавай ощутил этот вихрь веков, и его охватило возбуждение, привычное для ученого и исследователя его закалки, которое, впрочем, и привело его сюда, в родной Охрид, и он бодро зашагал вперед по дорожке, которая, как ему теперь казалось, вела в старый и закрытый мир, притаившийся тут, всего в нескольких шагах от оживленной улицы и гудящего базара.
Из двухэтажной беленой постройки с низкими окнами, забранными коваными решетками, исходил свет, который вместе с тенями от оконных рам и решеток косо падал на камни, украшая дорожку замысловатыми узорами. Профессор Кавай приблизился к одному из окон, взялся руками за решетку и с интересом заглянул внутрь хорошо освещенного помещения. Это было монастырское тюрбе[48] — красивая постройка со свежевыкрашенным деревянным полом внутри, его стены были увешаны реликвиями по старому классическому дервишскому обычаю, с потолка спускалась хрустальная люстра, под которой находились четыре саркофага, разные по размеру, покрытые зелеными накидками с богатой отделкой. Перед всеми ними Кавай заметил четки — предмет, который покойные при жизни, вероятно, использовали во время своих религиозных медитаций. Самый большой саркофаг, вспомнил профессор Кавай сведения, почерпнутые из исследования одного своего коллеги — востоковеда, специалиста по истории Османской империи, принадлежал первому шейху охридского тариката[49], Хаджи Мехмеду Хайяти, уроженцу Бухары, приверженцу учения халветиев. Это учение получило свое название по имени его основателя Умара уль-Халвати, или Омара уль-Халвети, как его звали турки, родившегося в городе Герат в средневековом Хорасане, теперь западной части Афганистана, который в последнее время все чаще упоминали в новостях из-за суровой фундаменталистской политики, проводимой находящимися у власти талибами. В отличие от их взглядов, учение, которое в 1332 году проповедовал Умар уль-Халвати, предполагало братство, уважение и любовь между людьми. Его основы распространяли по просторам Ирана, Ирака, Сирии и Турции странствующие дервиши.
46
Чаршия — центральная торговая улица или квартал в старых балканских городах — экономический, социальный и религиозный центр города. Как правило, на ней находились торговые ряды с лавками и мастерскими ремесленников, мечети, бани, постоялые дворы, здания османских учреждений, зачастую также церкви и синагоги.