49
— Давайте продолжим разговор, — сказал Рефет, подавая чай гостю.
— Давайте, — сказал Климент Кавай, но вдруг понял, что потерял нить предыдущего разговора. — На чем мы остановились?
— На судьбе Охрида, — сказал Абдул Керим-баба и задумчиво посмотрел на гостя. Его глаза вдруг засверкали. От старческой рассеянности не осталось и следа. — Ничего плохого с городом не случится, потому что над ним и всеми нами витает дух эвлии Хаджи Меджмета Хайяти, чудотворца и мудреца, проповедовавшего братскую любовь между людьми. И наша братия молится по шесть раз на дню за добробытие сего места.
— Вы хотите сказать — пять раз… — осмелился исправить старика Кавай.
— Пять раз в день молятся все остальные мусульмане, — объяснил Рефет гостю. — Мы, дервиши, поклоняемся Богу шесть раз. Самый важный из этих намазов — «усул намаз», молитва ранним утром, во время которой двести пятьдесят раз произносится «Лâ илâха иллâ аллâх», что означает «Нет бога, кроме Аллаха». По-арабски это называется талил.
— Я слышал о чудесах дервишей, — сказал зачарованный рассказом Кавай и отхлебнул глоток горячего, приятно горчащего чая. — Я помню, в городе говорили о дервише, которого в стародавние времена обидел один вельможа…
— Сила дервиша в его стремлении к добру, — сказал Абдул Керим-баба. — А случай, который ты вспомнил, был такой: дервиш из нашего текке, да упокоится его душа, пошел на базар, а в это время там на двуколке ехал Ага, известный своей гордыней и жестокостью. Брат Раметли не увидел его и случайно преградил ему дорогу. Разозлившийся на него за это, к тому же сильный и грубый, Ага замахнулся на нашего брата кнутом, разбил ему в кровь лицо, сбил с него дервишскую шапку и, как ни в чем не бывало, поехал дальше. Люди в ошеломлении и гневе наблюдали за насилием, учиненным Агой. Скромный брат поднял с земли дервишскую шапку и поскорее вернулся в текке. Старцы, видевшие, что произошло, приветствовали скромного человека, приложив руку к сердцу, и молча переглянулись; они понимали, что на этом все не кончится, потому что на лице дервиша не было гнева или, упаси, Боже, ненависти. И правда: старики рассказывали, что наказание настигло бесчеловечного Агу почти в тот же час. Стоя в коляске и яростно погоняя лошадей, этот негодяй въехал на рынок и не заметил висевшего над улицей крюка, на который мясник вешал куски мяса, налетел на него так, что крюк воткнулся ему в шею под челюстью, его коляска унеслась дальше, а он остался висеть на крюке как туша жертвенного барана. Боком вышло ему злодеяние против любимца Всевышнего.
Старик взял свой чай и немного отпил. В комнате воцарилась тишина. Профессор Кавай чувствовал, что пора уходить и встал.
— Спасибо, — сказал Кавай, вставая, — за оказанную мне честь.
— Посиди еще немного, сын мой, — гостеприимно сказал старый шейх. — Мне пора дать отдых своим старым костям, а ты поговори с Рефетом.
— Правда, — согласился Рефет — Не спеши. Еще рано.
— Я немного устал с дороги, — сказал Климент Кавай, — а завтра рано вставать. Меня ждут дела в старом городе.
Он попрощался с шейхом и поблагодарил его за поучения:
— Я обдумаю то, что ты мне сказал, Абдул Керим-баба.
— Я знаю, сынок, — сказал старик, глядя ему прямо в глаза. — Я, как эвлия, вижу, чего ты заслуживаешь. По возрасту ты мог бы быть моим сыном, а по сердцу — моим младшим братом. Нас не так мало, тех, кто желает людям только добра. Так что знай, ты не одинок. С тобой не только Рефет, остальная братия и я. В городе нас сотни, а в стране тысячи. А еще больше во всем мире. И дело наше — правое.
50
— Это невозможно! — воскликнула в удивлении учительница и, увидев вопросительный взгляд Гордана, также недоуменно смотревшего на вывеску на которой было написано «Куманово», добавила: — Все выглядит так, как полвека назад.
— Из-за песни Кирилла? — осторожно спросил Гордан.
— Нет. Из-за кожаных пальто, — объяснила учительница и вытерла ладонью вдруг вспотевший лоб. — В них одевались сотрудники коммунистической полиции. Такие же люди арестовали моего отца. Потом они сказали нам, что он сбежал в Америку. Это должно было звучать правдоподобно — если ты буржуй, ты должен бежать в Америку. В то время в другую страну и птица не могла улететь, а они говорили, что он, якобы, уехал на другой континент.