— Ну, ты даешь! — прокомментировал Пипан, стоявший в своей гавайской рубашке у них за спиной. — На тебя посмотришь, кажется, что ты наивный простак, но иногда ты бываешь опасным. Хороший урок ты ему преподал. Как ты догадался, что он хочет присвоить мой проект?
— Интуиция меня не подводит! — громко сказал Кавай, причем на этот раз Градишкий никак не отреагировал, задумавшись над вмешательством верного друга своего покойного учителя и наставника. Как только он это сказал, Кавай услышал за спиной звонкий смех Пипана — он расплылся в улыбке, не замечаемый никем из присутствующих, занятых льстивыми разговорами и академическими сплетнями.
Не подходя к помосту, издалека, Клименту Каваю помахал археолог Одиссей Пинтов. Кавай притворился, что не заметил, посчитав, что в такой обстановке вообще неприлично махать руками.
Сам Пипан не находил себе места, как всегда, нетерпеливо поглядывал на часы, вертелся вокруг, высматривая, кто еще пришел к нему на похороны.
— Вот, наконец-то, два моих олуха! — крикнул он Каваю, и тот увидел его сыновей, которых помнил худыми и кудрявыми детьми, теперь они были облысевшими и животастыми мужиками. Они быстро подошли к гробу, поздоровались с Каваем и встали рядом с ним — как раз наступил черед выражения соболезнований родным и близким покойного.
— На всякий случай, если не увидимся, — сказал Каваю Пипан, когда оркестр перед часовней грянул первый марш, подавая знак, что пора поднимать гроб и переносить его на катафалк, — давай сейчас попрощаемся. После похорон я сразу отправляюсь в Париж… Долгие проводы — лишние слезы.
66
Сидя на террасе кафетерия «Starbucks» в маленьком и дружелюбном торгово-деловом центре недалеко от дома, лейтенант Хью Эльсинор наслаждался теплыми лучами сентябрьского солнца. Он чувствовал себя совершенно умиротворенным среди немногочисленных посетителей, почитывавших книги или нажимавших клавиши своих ноутбуков, пользуясь бесплатным интернетом заведения. Хью, вообще-то уже привыкший жить под давлением дефицита времени — каждый его день был тщательно спланирован — теперь был удивлен приятностью чувства, которое пронизывало его, сидевшего на террасе на Sutton place в ожидании цветов, заказанных в близлежащем магазине. Он с интересом поглядывал на людей, живущих в этом престижном районе, бегающих трусцой с пластиковыми бутылками воды в руках или выгуливающих своих четвероногих питомцев в большом парке рядом с домами, тонущими в обильной зелени, думая, какое счастье, что он не в Боснии — там все было невротично напряженным и громким, пожалуй, кроме, песен, тихих и задушевных… Но их слов он не понимал, а все остальное было отмечено войной, изрешечено, разрушено или сожжено, все было грязным и отвратительным.
«Да, — сказал Хью с удовлетворением, — в Боснии все, черт побери, по-другому. Прежде всего, слишком рискованно. Там человеческая жизнь гроша ломаного не стоит», и, поглядев на часы, увидел, что прошло уже больше получаса, встал, быстро допил свой кофе и направился в магазин. Цветы уже привезли. Он попросил белокурую продавщицу, дружески улыбнувшуюся ему, завязать розы лентой цвета, который, как ему казалось, был ближе всего к цвету формы морских пехотинцев, которую носил его покойный отец. Затем Хью сел в машину и, снова посмотрев на часы, понял, что если он поедет на кладбище, то опоздает на работу. Он бросил взгляд на цветы, которые лежали рядом на пассажирском сиденье, и решил опоздать.
Он притормозил перед входом на Национальное кладбище, потом остановился, пытаясь вспомнить, как проехать к той аллее, где на одном из целого леса одинаковых белых крестов было написано звание, имя и фамилия его отца. Какое-то время искал его, но благодаря своей натренированной способности ориентироваться, быстро нашел могилу и остановился перед ней. Хью вспомнил отца, потом его похороны, как капитан аккуратно сложил треугольником флаг, которым были накрыты гроб и лафет, и резко отдав честь, передал ему на хранение. Так решила его мать, хотя по правилам флаг должна была принять она. Он вспомнил, что тогда подумал: его мать злится на своего мужа, хотя, если не считать его смерти, впрочем, довольно быстрой и не мучительной, все его поведение, вся его жизнь не давали ей для этого ни малейшего повода.
67
Роуз не чувствовала ничего, кроме ужасной волны страха, поднявшейся в доли секунды, как только она поняла, что самолет увеличил скорость до крайних пределов. Салон, заполненный перепуганными пассажирами, большинство из которых вцепились окоченевшими пальцами в подлокотники, трясся от сильного грохота двигателей. Роуз посмотрела на Ребекку, мирно спавшую на соседнем сиденье. «Взять ли ребенка за руку? Прижать к себе или позволить ей спать дальше?» — лихорадочно думала она.