— Вы давно в Боснии и Герцеговине? — спросил Хью и протянул ему открытую пачку Camel.
— Недавно, я здесь проездом. Собираюсь в Рим, потом в Париж, — ответил Кемаль и покачал головой. — Спасибо. Я не курю, и вам не советую. Вредно для здоровья.
— Завидую. Уже год я не видел цивилизации, — сказал Хью, думая, что это совершенно невероятно, что житель Балкан, да еще и турок, читает ему лекцию о вреде курения. — Мое подразделение размещено неподалеку, в одном жутком месте.
— А чего другого тут можно ожидать, после таких разрушений? — сказал Кемаль.
— Значит, путешествуете… — Хью не понял высказывания Ататюрка.
— Еду домой. Я не спешу… езжу по миру.
— И давно?
— Мне кажется, что я добираюсь до дома уже целый век. Интересно, насколько за это время изменился свет.
— Сейчас все быстро меняется, — прокомментировал Хью ответ общей фразой, не понимая до конца смысла слов Кемаля, нелогичность которых молодой лейтенант приписал плохому владению английским языком.
— Где как, — сказал Кемаль, — где-то — да, а кое-где время будто остановилось.
— Где вы побывали до сих пор?
— Я был во многих местах. Съездил в Нагорный Карабах, потом еще раз в Палестину, в Грузию и Чечню. Проехал через Нью-Йорк. Был в Афганистане. Потом отправился в Белград, потом в Хорватию, в Баня-Луку… Уже не помню, в каком порядке.
— Что вы там искали? — осторожно спросил Эльсинор.
Кемаль молчал, глядя вдаль. Потом повернулся к собеседнику:
— Вы не поверите. Мосты. Я искал мосты, а увидел, как умирают люди и разрушаются города. Вот и сюда я приехал, чтобы увидеть мост. Этот мост, настоящий шедевр зодчества, дал городу название, имя и душу. Вон, что от него осталось — один скелет… Как сейчас следует называть этот город? Нет ничего печальнее, чем разрушенные мосты.
— Здесь произошли страшные события, — сказал Хью. — Не знаю, насколько хорошо вам знакомы эти края…
— Они были когда-то частью моей страны, — сказал Ататюрк.
— Вы из Югославии?
— Нет. Я жил в одной великой и могучей империи. И она тоже распалась. Поднялась, понимаете ли, революция. Теперь я удивляюсь, зачем. Для чего мы делаем революции? А ведь их было так много, что даже число их нам неизвестно. Жестокие и мягкие. Кровавые и бархатные. Целый век текли реки крови для того, чтобы все ходили в бархате. Но время показало, что бархата на всех все равно не хватает. Так мы и остались раздетыми… Мы хотели начать новую жизнь, а разрушили старые мосты. Как этот, например. Теперь мы на противоположных берегах. Мы боролись, чтобы всем стало лучше. Мы хотели прогресса, а вернулись назад. Сегодня в этом мире живут воспоминаниями о мертвых людях и несуществующих странах. Удивительно! Никто ни в чем не уверен. Теперь все можно. Кто знает, что ждет нас завтра.
— Я оптимист… — проговорил лейтенант Хью Эльсинор, намереваясь прервать эту восточную тираду.
— И я был им, молодой человек, — заметил Кемаль. — И я был им.
— Поверьте, вам надо просто, хотя бы ненадолго, вернуться домой, — сказал Хью нервно. — Дома, как говорится, и стены лечат…
— Я, вообще-то, и собирался домой, а видите, где оказался. Я отправился в Восточном экспрессе в Европу и затерялся здесь. Оказывается, история — это поезд, который ездит по кругу. Думаешь, что ты едешь вперед, а возвращаешься туда, откуда выехал. А в центре этого круга Европа. Все вращается вокруг нее.
— Вам нужно разрушить все мосты в прошлое.
— Мне об этом говорить не надо, — меланхолично сказал Кемаль. — Я всю свою жизнь стремился к обновлению…
— Да, но и сегодня следует смотреть в будущее, — сказал лейтенант Эльсинор.
— Я посмотрел. Оказывается, конец девятнадцатого века был лучше, чем конец двадцатого. И начало двадцатого лучше, чем начало двадцать первого… — улыбнулся Кемаль. — Мы все будто путешествуем во времени, при этом движемся назад. Похоже, поезд истории пропустил какую-то важную стрелку. Как вы думаете, не окажется ли и этот век лучше следующего? Мне кажется, что не за горами время, когда будет снесено немало и других мостов.
— У вас очень мрачный взгляд на вещи, — прервал его Хью.
— Да? И почему же вы так считаете? — устало спросил Кемаль.
— Не знаю… Вероятно, из-за этой вашей балканской и вообще восточной склонности к патетике, — произнес Хью, для которого эта встреча была началом избавления от страхов, появившихся у него после похорон отца. — В ваших песнях постоянным рефреном звучит «Ох, ох». Человек должен мыслить позитивно. Think pinkl[93] — как говорят у нас. Это вселяет надежду. Пробуждает мечты. Кстати, лучше всего мечтается дома.