Неб, правда, ворчал, что видел, как один чужой старик на своего внука замахнулся. И только. Но Неб, наверное, наврал. Он иногда врёт, чтобы меня впечатлить. Я уже заметила его коварство – и притворяюсь, будто пугаюсь от его слов или в восхищение большое прихожу, а сама потом смеюсь над ним тайком, когда его рядом нет. Неб порою такой враль, такой враль!
Я отошла в лес подальше от лужаек и от домов, к дикой широкой реке на берег прошла.
Поклонилась Лесу на четыре стороны.
- Лес, пусти меня в другое место! – попросила, - А я не вслух, я подумаю просто, куда!
Опустилась на колени, да ладони на землю сложила, погладила её. Да зажмурилась. Да представила то поле у гор, где мы с братом вторым, сбегая, репетировали наше заклинания обращения в лисиц.
И, когда глаза открыла, то уже стояла на коленях на другой земле, там, на поле у гор.
- Ты только, мир, других эльфов ко мне не подпускай, - попросила, - Если они узнают, чем я тут занимаюсь, то меня заругают. А я не хочу, чтобы меня ругали.
И вроде пусто было в прохладном воздухе, но вдруг бабочка с ярко-голубыми крыльями опустилась мне на плечо.
- Ты меня понял, мир! Мир, спасибо тебе, милый! – и едва коснувшись, бережно-бережно, прикоснулась краешками губ к кончику лёгких тонких крыльев.
Бабочка посидела на мне доверчиво ещё немного после того поцелуя – и поднялась в ясное небо.
А я, зажмурившись, раскинув руки в сторону, проговорила слова заветные нашего с Небом сложенного заклинанья.
А когда взглянула вновь на мир, то он стал намного, намного больше.
Я радостно крутанулась, пытаясь поймать свой пушистый хвост лисьими уже зубами – и, как и часто бывало, не поймала. И ладно. Хвост, я до тебя ещё дотянусь!
И побежала бодро к горам.
Хороший был день. День ранней осени. Травы уже подсыхали и, подсохшие, очень мило шуршали. Я нарочно их задевала хвостом или толкала лапами. Но осторожно. И только сухие. Они боли не чувствуют. Ни стебли высохшие, ни их ещё живые корни. А если зелёные мять, то им больно будет. И мир на меня тогда обидится. А мир хороший такой и дружелюбный. Я не хочу с ним ссориться.
«Слышишь, Мириона? Я только осторожно. Только чуть-чуть с травами поиграю, ладно? А то они шуршат так мило!»
«Слышу, милая. Поиграй»
Голос мира похож был на голос женщины, вроде молодой. Недаром мир прозвали Мириона. И имя мира похоже на женское. И мир почему-то порою со мной разговаривал.
Мир и Неб, да и папа порой тоже, говорили, что раньше все люди дружили с миром. И болтали спокойно, запросто, вот, как и я с ним сейчас. А потом вот перестали. И, почему-то, взрослые иногда, украдкой, признавались друг другу… Наши взрослые, а у чужаков я того не слышала вообще ни разу, ни когда их тайно подслушивала, а они о том не знали, ни когда они сами говорили при мне… Только наши люди, эльфы которые, почему-то продолжали слышать мир, хотя и не всегда. А другие, люди обычные – уже почему-то больше не слышали. Странно… Я иногда спрашивала у Мирионы, что она так, не разговаривает больше со всеми нами? Мы же все потомки детей Творца! А мир отвечал – и в голосе его грусть отчётливо звучала, что люди больше слышать Мириону не хотят. Странные, странные взрослые! Чего они не говорят с миром? Я, пожалуй, ещё и поэтому не хотела взрослеть насовсем – боялась, что став взрослой, совсем взрослой, уже не смогу разговаривать с миром, не смогу услышать его голос.
Шумно выдохнув – вздыхать как люди в зверином теле было как-то неудобно – грустно потопала вперёд. Задевая травы пушистым хвостом. Хвост, в общем-то, штука полезная. Вот я сейчас до той травищи с пушинками наверху холма дотянусь и кааак дам по нему хвостом! И пушинки-семена с неё каак полетят…
«Ой, мне ведь можно её тронуть, мир? Она вроде высохла уже»