Сквозь дождь и ветер какой-то человек пробирался через кустарник на ферме Брауна, сокращая путь домой. Внезапно он остановился, дрожа, будто охваченный каким-то зловещим предчувствием. Прямо перед ним возвышался дуб, колеблемый и раскачиваемый бурей.
- О Боже! Это - то самое дерево, на котором повесили Стедмана! - воскликнул он, содрогнувшись от ужаса.
Его глаза устремились на дерево, в нем было какое-то непередаваемое очарование. Там, на длинном суку, по-прежнему болтался маленький кусочек веревки. Затем взору убийцы представилось, что веревка удлиняется, образуя на конце петлю, обхватившую багровую шею человека, чье тело корчилось и извивалось!
- Черт бы его побрал! - пробормотал он, направляясь к телу, словно бы в намерении помочь веревке в ее страшном деле. - Неужели он вечно будет преследовать меня? Он заслужил свою участь! Он забрал ее жизнь...
Он не закончил. Возвышавшийся над ним могучий дуб вдруг задрожал. Раздался треск, а за ним вопль. Под упавшим деревом лежал раздавленный, изуродованный убийца Стедмана.
Из-за пня, оставшегося от поверженного великана, выскочила серая, тусклая фигура, и, промчавшись мимо неподвижно лежащего тела, исчезла в темноте ночи.
ПРИВИДЕНИЕ В ВАГОНЕ
short story by A Lady
Коттедж моей подруги Сары Пейн, стоявший возле моря, был весь драпирован голубой джинсовой тканью, денимом. Она попросила меня сопровождать ее, когда откроет его на все лето. Она призналась, что испытывает некоторое волнение при мысли о том, что ей придется идти туда одной. А я всегда готова к прогулкам. Меня удивило такое количество голубого денима, поскольку этот цвет не подходит Саре, - она предпочитает одеваться во что-нибудь красное. Она почувствовала мое удивление; она очень близорука, поэтому воспринимает окружающее каким-то шестым чувством.
- Тебе не нравятся эти портьеры, шторы и покрывала, - сказала она. - Мне тоже. Но я сделала это, чтобы он успокоился. И теперь, надеюсь, он спокойно спит в своей могиле.
- Кто спит в своей могиле, ради всего святого?
- Мистер Дж. Биллингтон Прайс.
- Кто это? Никогда о нем не слышала.
- В таком случае, я расскажу тебе о нем, - сказала Сара, присаживаясь рядом с занавеской. - Прошлой осенью я уезжала отсюда в Нью-Йорк на скоростном экспрессе, известном как "Летящий янки". Разумеется, это навело меня на мысли о "Летучем голландце" Вагнера и о странной легенде, о том, какие странные случаи иногда случаются в наше время и т.д. Затем я выглянула в окно и некоторое время созерцала ландшафт, который, казалось, совершал большой оборот, когда поезд ускорялся. Время от времени у меня возникало ощущение, что на противоположной стороне вагона, через три или четыре кресла от меня, сидит человек. Но каждый раз, стоило только возникнуть этому ощущению, я переводила взгляд на кресло, и видела, что оно не занято. Это был странный обман зрения. Я подняла свой лорнет, и кресло показалось мне еще более пустым. В нем, конечно же, никого не было. Но чем сильнее уверяла я себя, что кресло пусто, тем отчетливее видела в нем человека. Стоило только посмотреть в сторону. Это меня нервировало. Когда в вагон вошли пассажиры, я боялась, что кто-нибудь займет это место. Что, в таком случае, произойдет? На кресло поставили сумку, мне стало не по себе. Сумку убрали на следующей станции. Затем на кресло положили младенца. Он начал смеяться, будто кто-то нежно щекотал его. В этом кресле было что-то странное, недаром его номер был тринадцать. Когда я от него отворачивалась, мне казалось, будто кто-то, сидящий в нем, наблюдает за мной.
На самом деле, такая причуда вовсе не казалась мне забавной. Поэтому я нажала на кнопку, попросила проводника принести мне столик и, достав из сумочки карты, попыталась развлечь себя, раскладывая пасьянс. Семерка пик вызвала затруднения. "Куда бы мне ее положить?" - еле слышно пробормотала я. "Положите бубновую четверку на пятерку, и все получится", - раздался голос рядом со мной. Я вздрогнула. Кроме меня, в вагоне находились молодожены, мать с тремя детьми и типичный проповедник какой-то секты. Кто из них мог это сказать? "Переложите четверку, мадам", - повторил тот же голос.
Я испуганно обернулась. Сначала я увидела голубоватое облако, похожее на сигарный дым, но более плотный. Затем облако исчезло, и вместо него передо мной оказался молодой человек, тот самый, которого я видела и не видела сидящим в кресле номер тринадцать. Очевидно, он был коммивояжером - и призраком. Конечно, призрак коммивояжера звучит глупо - они всегда выглядят очень живыми! Хотя, с другой стороны, если при жизни коммивояжеры постоянно двигаются, вряд ли от них можно ожидать, чтобы после смерти они оставались неподвижными в местах своего последнего упокоения. Передо мной было самое обычное привидение, полное жизни, если можно так выразиться, напористое и деловое. В то же время, лицо его выражало отчаяние и ужас, что делало ситуацию совершенно абсурдной. Конечно, нельзя позволить незнакомцу вот так запросто заговаривать с собой, даже о таких пустяковых вещах, как бубновая четверка. Но призрак - о каком этикете может идти речь, когда к тебе обращается призрак! Дорогая моя, это было ужасно! Это привидение, стоявшее передо мной, подсказывало, как следует сыграть, а затем умоляло отложить карты и выслушать его. Я была слишком удивлена и обеспокоена, чтобы говорить с ним. Все, что я могла сделать, это разложить карты, как он сказал. Я так и сделала, чтобы не показаться другим пассажирам сумасшедшей, разговаривающей с пустотой. Вскоре призрак снова заговорил и поведал мне свою историю.
- Мадам, - начал он, - я езжу на этом поезде туда и сюда с 22 февраля 189... года. Семь месяцев и одиннадцать дней. И за все это время ни разу ни с кем не общался. Для коммивояжера это необычайно сложно, можете мне поверить! Вам известна история Летучего голландца? Так вот, это почти мой случай. Я проклят, и проклятие не будет снято с меня до тех пор, пока какая-нибудь добрая душа... Но я забегаю вперед. В тот день, нас было четверо, отправившихся в путь по своим делам. Один из нас занимался шерстью, другой - мукой, третий - обувью, я же - тканями. Мы встретились и разговорились.
Эти ребята врали напропалую о своих успехах, кстати, тот день был днем рождения Вашингтона. Торговец мукой заявил, что в этой поездке заключил столько сделок, сколько заключил прежде за все свои поездки. Я же был вынужден признать, что не заключил ни одной. А потом поклялся, - но не в легкомысленной, изящной манере словесного арабеска, а великой клятвой, призвав в свидетели само Небо, - что заключу сделку, не сходя с поезда, относительно продажи денима, даже если мне придется ездить на нем целую вечность. В глотках у нас пересохло от количества произнесенных слов, и, когда поезд остановился в Ривермуте, мы отправились выпить пива. Оно там очень неплохое, - о, прошу простить, я совершенно забыл, что разговариваю с дамой. Мы засиделись, и нам пришлось бежать, догоняя отходящий поезд. Я не сумел ухватиться за поручень, упал под колеса, и следующее, что я помню, - это вскрытие моих бренных останков. Пока их потрошили, я сидел на углу стола гробовщика и задавался вопросом, не понадобится ли кому-нибудь из жюри партия синего денима.
Я поймал себя на мысли о своей нечестивой клятве и понял, что теперь обречен блуждать до тех пор, пока не совершу сделку. Раз или два я пытался заговорить, предлагая деним по сходной цене, но на меня не обратили внимания. Вердикт гласил: случайная смерть, последовавшая вследствие небрежности умершего, в которой не повинен никто, кроме него самого. Служащие железной дороги не виновны в том, что он выходил пить пиво, действуя на свой страх и риск. Остальные коммивояжеры позаботились о моих останках, а заодно написали моим родственникам прекрасное письмо о моих качествах и последнем разговоре, в котором я принимал участие. Как бы мне хотелось, чтобы произнесенные мною тогда слова были менее экспрессивными! Может быть, мне лучше было солгать о своих сделках, или просто выразить надежду на близкую удачу. Но после произнесенной мной клятвы все было напрасно. Вперед и назад, назад и вперед, в этом поезде, по этой дороге, в кресле номер тринадцать, и так - целую вечность. Никто не подозревает о моем присутствии. Они садятся ко мне на колени, но иногда мне везет, и кто-нибудь кладет ребенка, как это случилось сегодня днем! Но чаще на меня ставят чемоданы, сумки, а иногда придавливают железнодорожными справочниками. Они играют в карты у меня под носом, - и тому подобное. Вы, мадам, первый человек, который меня заметил, и поэтому я осмелился заговорить с вами, не сочтите за оскорбление. Я вижу, моя история тронула вас. А теперь, если вы вспомните историю Летучего голландца, - он был спасен милосердием доброй женщины. Сента вышла за него замуж. Ничего подобного я не прошу. Я вижу у вас на пальце обручальное кольцо, для кого-то вы, несомненно, радость жизни. Сам я никогда не был женат, и, естественно, став призраком, никогда не смогу этого сделать. Впрочем, это не имеет никакого отношения к делу. Но если бы вы могли... не думаю, что это каким-то образом поможет вам, - но если бы вы согласились на добрый, поистине христианский поступок, я был бы вам бесконечно благодарен. Не могли бы вы купить у меня деним по цене 72 с половиной доллара, в то время как такое качество торгуется сегодня по 80 долларов? Не могли бы вы сделать это, мадам?