У правительства Северной области не было денег. У буржуазии они были.
Мне казалось так ясно, как надо поступить, чтобы их достать. Надо хорошенько растолковать буржуазии, что вопрос борьбы с большевизмом это вопрос серьезный, что офицеры и солдаты отдают в этой борьбе свою жизнь, и предложить ей помочь им — отдать на это дело свои деньги. Не захотят? повесить трех-четырех, и деньги нашлись бы. Также, как они нашлись, когда большевики захватили область.
Дальше. В портах Архангельска и Мурманска были богатства: товары, принадлежащие частным лицам. Казалось бы, естественно. — Область погибает. Погибнут товары. Так продать их...
Большевики держали Россию голодной. Зато на Г.П.У. и пропаганду бросали колоссальные суммы. В Северной области начальник контрразведки хвастался, что он на свое дело не израсходовал всех сумм, которые ему ассигнованы по смете.
Поразило меня и отношение к пленным красным.
Я знал, что это лучший элемент. Нужно только вовремя погладить его по головке, накормить, напоить и он, уже изверившись в красных, ползет куда угодно.
Правда, известный процент, по моим тогдашним взглядам, нужно было стрелять на месте.
Здесь же, все время были полумеры.
Сперва вымотают, держат под конвоем, голодом, люди не видят ничего хорошего — воспитываются большевики. Их вызывают на фронт, они идут, и переходят к красным.
Я находился в таком же положении в смысле отношения ко мне. Не тот прием должен быть оказан офицеру, который, рискуя головой, бежит с каторги.
Если он большевицкий агент, — спровоцируй его, узнай и расстреляй. Если нет, носи на руках. Но, не иди полумерами.
Отношение к пленным — был очень важный вопрос и будь на него обращено должное внимание, то снежный ком, начатый в Архангельске, мог налепить на себя всего мужика вплоть до Петрограда.
Причин падения Северной области много, но не моя задача о них говорить. Я пришел к белым, чтобы помочь России.
Я видел коммунистическую партию, сплоченную, дисциплинированную, ворочающую всем в России и, мне казалось, что для того, чтобы бороться с ней, нужно противопоставить ей в стане белых такую же плотную, крепкую организацию. Взять сколок с коммунистической партии, объединить самый лучший, честный, стойкий, порядочный элемент России — рядовое строевое офицерство, положить его в основу и начать лепить противо-коммунистическую организацию. К этой основе нужно приблизить солдат, часть из них принимая в организацию. От нее поставить комиссаров к Генер. Штабу, да и вообще к штабам.
Привлечь всю организацию к участию в контрразведке. Одним словом создать организацию по типу коммунистической партии, но с иной идеологией.
Я рассматривал тогда рядовое офицерство, как нечто целое. Война кончится и весь этот лучший элемент, не уклонившихся от войны, наиболее порядочных, стойких, честных людей, своей жизнью защищавших Pocсию, будет выброшен на улицу без средств, без образования, без заработка, образуя собой класс интеллигентного пролетария, до которого никому никакого нет дела. (Так оно и случилось).
Поэтому не пора ли ему самому позаботиться о себе.
Для проведения плана в жизнь, я познакомился кое с кем из людей, дорожащих не только своей карьерой, но и Pocсией. Изложил им мой план. Начала создаваться организация, но события опередили выполнение плана.
Временно я находился в Холмогорах. Было скучно. Развлечений не было. Пить я не хотел принципиально. На фронте было тихо. Хотелось дела.
В феврале месяце 1920 года я на лошадях выехал в Архангельск. Пути было около ста верст.
Приехал я туда вечером, заехал в гостиницу, снял «пимы», «совик» и «малицу» (самоедскую одежду) и пошел в штаб к моему приятелю, начальнику разведывательного отделения Полк. Ген. Штаба Костанди.
Это был один из тех немногих офицеров Ген. Штаба, которые, пройдя Академию, не отошли от офицерской среды. Человек, за которым можно было идти, человек принципа, воли, силы, разума, идущий во всяком вопросе решительно и без шор. Здесь на него вешают собак. — Он расстрелян большевиками.
Я прошел к нему в кабинет и он на ходу, бросил мне:
— «Сегодня ты едешь в Онегу». В полной уверенности, что я получаю какое-нибудь назначение, я ответил — «Слушаюсь». Он ушел и через несколько минут вернулся. «Ну, а теперь садись и слушай: через несколько дней Архангельск будет сдан». И он мне рассказал положение: часть войск на главном железнодорожном фронте перешла к большевикам. Несмотря на предупреждения, которые он делал штабу, как начальник разведывательного отделения, мер для обороны Архангельска принято не было. В городе брожение. Надо уходить. «Тебе, как перебежчику, нужно уходить в первую голову. Есть два пути. Один — неверный, но более легкий, на ледоколе. Возможно, что они не смогут уйти. Другой — более верный, но и более трудный — 500 верст пешком или, если будет возможно, то на подводах, по берегу Белого моря на Мурманск. Там фронт Ген. Скобельцына, и он будет держать его до прихода наших. Сегодня, в 12 часов ночи, этим путем выходит разведка и контрразведка. Присоединяйся к ним. У меня есть в Архангельске связи с рабочими. Я знаю, что здесь будет резня офицеров. Bce уходят, и я остаюсь за н-ка гарнизона, чтобы сдать Архангельск большевикам. Мне за границей не место.»