На редкость неожиданно и серьезно было для меня это известие...
Говорить было больше нечего, надо делать. Мы простились...
Я пошел в гостиницу, снова одел свою самоедскую одежду, забрал кое-какие вещи и пошел в помещение разведки.
Там уже собирались.
Я явился н-ку разведки Полк. Энден.
Сдали
Мы выступили около часу ночи.
Вещи на подводах. Мы пешком. Темно... Вьюга... Мороз градусов 12... Сапоги скользят. В совике идти трудно, в пальто холодно. Хочется спать.
Настроение подавленное. Все планы, все надежды рухнули... Впереди 500 верст такого пути... Может быть плен. В лучшем случае прозябание за границей.
Наш отряд состоял из чинов контрразведки, разведки и конвойной команды штаба, с пулеметами и винтовками. Во главе его стоял Полк. Ген. Штаба Байев, и его помощник Полк. Ген. Штаба Энден, к нам присоединился Ген. В-в. Всего в отряде было около 150-ти человек.
Из командного состава почти все люди были своя компания, из них я знал раньше только Энден, и поэтому мне пришлось держаться особняком. Я был рад такому уединению, легче было переносить и переваривать в самом себе все прошлое.
Через два дня мы по телеграфу связались с Архангельском. Говорили с Костанди: Архангельск с часу на час должен перейти в руки большевиков. Надо двигаться скорее, так как в гор. Онеге большевики могут отрезать путь.
После этого сообщения настроение в отряде упало и Ген. В-в совершенно удалился от командования отрядом, сел в уголок, снял свою одежду и начал срезать себе погоны...
Мы двигались почти пешком. Делали около 20-ти верст в день.
Вел отряд Полк. Байев. По прибытии в деревню, каждый раз повторялась та же картина. Вызывались мужики, перед ними делались реверансы и начинались уговоры — дать подводы.
Это шел отряд с оружием, деньгами и продуктами; — Нельзя портить отношения с населением!
Подвод не давали, и со дня на день нам могли отрезать путь.
Тогда я, с несколькими офицерами попросил у Байева денег и разрешения идти самостоятельно. После довольно коротких разговоров, он мне предложил взять на себя ведение транспорта. С тех пор отряд перешел в мои руки.
Мы приходили в деревню, я вызывал старосту, давал ему стакан рому, двух вооруженных людей и прибавлял: — К такому-то часу нужно столько-то подвод.
Мы пошли со скоростью 40-60 верст. Трудно было идти.— Одна узенькая дорожка, справа большей частью море, слева лес, везде аршина на полтора снегу.
Впереди Онега... Пройдем или нет? Этот вопрос нервировал. Наконец, мы связались с ней по телеграфу.
Большевиков нет.
Мы вошли в Онегу.
Горизонт прояснился. Еще верст 200 с хвостом, и мы у своих в гор. Сороки на Мурманском фронте, а там что Бог даст, — или Финляндия, или защита Мурманска.
Итак из трудного положения мы вылезли и картина сразу переменилась: не прошло и часу, как у Ген. В-ва на плечах появились погоны и куда-то исчезнувший «штаб» снова выплыл наружу.
Еще через полчаса приказаньице:
«Главные силы отступают по дороге Онега-Сороки, вам надлежит прикрывать их отступление, оставаясь в гор. Онеге, войти в соприкосновение с противником и отступать под его давлением».
Было смешно и горько. Но надо было действовать, и, «штабу» было объявлено, что если он хочет идти с нами, то ему будут обеспечены подводы, и для себя и для канцелярии, а распоряжаться и драться будем мы, когда это будет нужно и где это будет нужно.
А нужно это было немедленно. — «Главные силы», то есть и штаб, и солдаты, были усажены на подводы и двинулись.
Мы же, несколько человек офицеров, вместе с подводами, остались в гор. Онеге. Рассчитывали пробыть там около часу, но пробыли и того меньше. В город влетел кавалерийский разъезд большевиков, и нам пришлось немного подраться.
Разъезд был небольшой. В снегах ему делать было нечего, и он быстро убрался. Мы тоже пошли за своими.