Откровенно говоря, я до сих пор не понимаю, как попал к нам этот дурацкий «манифест». Наверное кто-нибудь дал его Юрьеву прочитать и тот забыл его уничтожить. Наконец, на третьем допросе, Юрьеву заявили, что дело его разберут в Петрограде и его переведут туда.
К этому времени Юрьев заболел. На скачках у него была сломана нога и она неправильно срослась, причиняя ему время от времени большие боли. Как раз в это время он очень страдал. Не желая с ним расставаться и в таком его положении отпускать...
... {страницы 15-16 отсутствуют в оригинале!}...
...гу поставленные, немного косящие во внутрь глаза. Вид кретина. Никогда нельзя сказать чем чекист был до революции.
Сами они об этом не говорят, а если и говорят, то врут, а догадаться трудно. И кажется, что он так и родился чекистом.
В течение получаса на нас никто не обращал внимания.
Дело обычное, — привели арестованных.
На столах были разбросаны трофеи последних дел: груды денег, кучи писем, фотографические карточки, бутылки с вином и оружие, — главным образом шашки...
Около них вертелось несколько вычурно-одетых развязных «сотрудников» и две-три «сотрудницы» из типа часто встречавшегося на скэтингах и в кабаках. Не тех милых гуляк-товарищей, которые от души пользовались жизнью, а таких, единственная цель которых была положить себе в чулок.
Наконец двое чекистов подошли к нам и начали обыскивать. На этот раз от нас ничего не отобрали... Затем один из обыскивающих предложил нам идти за ним и нас повели по коридорам. «Совсем как гостиница», — подумал я, когда мы остановились перед № 96.
Камера, в которую нас ввели, была общая. Сажени три в ширину и столько же в длину. Одно окно во двор. Помещалось в ней около 50 человек. Теснота, духота и вонь.
На койках, которыми она была сплошь заставлена, сидело по два, по три человека. Большая часть людей, чтобы дышать воздухом, стояла около открытого окна.
Элемент был самый разнообразный, — присяжный поверенный, офицеры, директор банка, доктор, партия клубных игроков и т.п.
Нельзя было не обратить внимания на двух арестованных калек, военных инвалидов. На двоих у них было две ноги и четыре костыля. Работать они, конечно, не могли и занялись, «мешочничеством», т. е. возили муку из деревни в Петроград.
Их арестовали за спекуляцию и уже несколько месяцев этих несчастных калек мотали по тюрьмам.
Среди арестованных, я встретил двух знакомых офицеров: Экеспарэ и Кн. Туманова. Они объяснили нам, что нужно записаться у старосты камеры и подвели нас к отдельной койке со столиком.
На койке сидел высокий красивый старик, который очень ласково и любезно обратился к нам, спросил наши фамилии, записал их, предложил нам посидеть у него и начал расспрашивать за что мы арестованы. — Мы рассказали.
К нам подсели Экеспарэ и Туманов и мне сразу показалось странным, что они, состоя в какой-то организации, слишком откровенно рассказывали про нее в присутствии этого старика. Они даже советовались с ним, как им отвечать на допросе.
Почему-то мне этот старик не понравился и я держался с ним очень сдержанно. Поговорив с нами, наш староста указал нам койку, которую нам можно занять. Мы расположились на ней, подошли другие арестованные и начался обычный тюремный разговор. Когда? За что? Какое обвинение? И, вместе с тем, рассказы о себе.
Впоследствии я привык к этим рассказам. Почти всегда повторяется одно и тоже. Взяли неизвестно за что, держат уже несколько месяцев без допроса и т.д.
День прошел спокойно. Днем «Гороховая» спит, живет ночью.
Арестованные по очереди спали на койках. Кое кого, не более двух-трех вызвали на допрос. К вечеру настроение изменилось. Начались допросы. Арестованных вызывали одного за другим. Возвращались бледные, с испуганными лицами. Угроза смерти стояла перед ними.
Экеспарэ и Туманова допрашивали чуть ли не в десятый раз. Они вернулись и, опять, рассказали старосте подробности допроса. Оказалось, что их организация раскрыта и от них требуют, чтобы они сообщили все подробности. Мне опять стала непонятна такая откровенность. Старик скоро вышел в канцелярию со списком заключенных. Я не мог удержаться, чтобы не высказать Экеспарэ моих опасений.
«Что вы!» — ответил он мне, — «это милейший человек, профессор, его нельзя подозревать ни в чем. Он сидит здесь уже три месяца, и так как его дело разбирается и он привлечен по какому-то пустяку, то он пользуется привилегиями».
Допросы шли всю ночь. Все время гремел замок. Люди соскакивали с коек, ждали своей фамилии и опять томились в ожидании.