«Дорога» впереди становилась все более и более ясной и выявилась большой рекой, по которой плыли бревна. Люди сплавляли лес...
Мы подходим ближе и ближе... Нас заметили и отдельные фигуры, ловко перепрыгивая с бревна на бревно уходят на другую сторону реки...
Наконец, мы подошли вплотную...
На одном берегу «они»... На другом «мы»...
Кричим... Друг друга не понимаем... Не меньше часу шли переговоры... Нас боятся. В результате, с того берега отчалила лодка... Из нее вышли люди... Нам показали финские деньги... Мы вынули затворы и сдали наше оружие...
22-го июня. Утром выступили. Переутомление. Неизвестность. Нежелание идти. Просека. Болото. Отход. Снова выход на просеку. Телефонная линия. Река. Сплав. Люди. Финляндия.
«Финляндия»... Так кончил я свой дневник. Казалось бы конец... Конец похода... Конец какой-то ненормальной, кто ее знает, плохой или хорошей, но во всяком случае какой-то особенной жизни... А главное конец страданиям.
Впереди новая жизнь, широкое, большое и совершенно новое будущее... Впереди свобода, борьба, жизнь... Но свой рассказ вел я по порядку, так и буду продолжать... Что дальше?
Берег реки. Нам подали лодку... Сели... Два гребца на веслах, мы в середине.
Быстро идем мы вверх по течению. Странное ощущение.— Цель достигнута и инициатива больше не нужна... Нет Борьбы... Нет упора. — Прострация. Стало как-то неловко, даже неприятно, и совершенно непривычно.
Деревня... Пристали к берегу, вылезли, нас окружил народ. Где мы?
Несмотря на показанные нам финские деньги, разницу в постройках, в культуре, где-то в глубине все-таки таятся сомнения — не у большевиков ли? Просто отвыкли верить...
Наконец здесь, в первый раз, русскими словами мы услышали, что находимся в Финляндии. — Сомнения отлетали навсегда...
Вошли в избу... Ввалился народ... На нас смотрят...
Контраст разителен. — Синие пиджаки, хорошие теплые фуфайки, настоящие непромокаемые сапоги... Нам странно. — Ведь это же простые рабочие...
И мы. — Одежда прожжена, дыры разорваны ветвями, видно голое тело. На ногах опорки... Волосы всклокочены, на лицах 35-ти дневная борода, в складках кожи неотмывающаяся копоть... Словом бродяги. Раньше мне казалось, что показывая бродяг в кинематографе, там утрируют их внешний вид. Нет. Мы были совсем как бродяги из кинематографа.
Сели... Закурили... Через переводчика начали разговор.
Мы находимся в 800-х километрах севернее Петрограда в нескольких километрах от маленького финского местечка Кусома. Оказывается, что последний наш налет, мы произвели уже на Финской территории... Вот почему настроение встретивших нас так неопределенно — Слышатся понятные нам слова. — «Большевик», «коммунист»... Но вместе с тем для нас собирают деньги, кормят обедом и затем предлагают кофе.
Какая вкусная была рисовая каша с киселем!.. Но какой маленькой и бесцельной показалась мне чашечка кофе! Нас обыскивают. Не остается сомнений, что мы приняты как большевики... И затем, под конвоем, отправляют в местечко Кусома.
На утро допрос... Пальцем по карте, мимикой, жестами, коверкая немецкий язык, объясняюсь я с лейтенантом финской службы, начальником местной пограничной стражи...
Оказалось, что перейдя вброд «непроходимую», по словам лейтенанта реку, мы прошли через Советскую пограничную линию. Дальше, в нескольких километрах от нее пересекли официальную границу.
После допроса мы почти реабилитированы. Но только почти... Нас отводят к казарму... И... приставляют часового... И тут начинается!..
Сон и еда... еда и сон...
Сколько мы ели! Кашевар с улыбкой приносил бак на целый взвод и от него ничего не оставалось... Через два часа снова хотелось есть.
Финны любят подумать. — Не могли решить, что с нами делать... Думала Кусома. — Мы ели и спали... Запросила Улеаборг. — Он ответил. Нас перевезли туда. Думал Улеаборг. — Мы сидели в тюрьме. Улеаборг связался с Гельсингфорсом, подумал и Гельсингворс. Ответил, и мы в столице Финляндии... Но... опять в тюрьме...
Финские тюрьмы, — не сравнимы с советскими. — Там и порядок, и хорошая еда, идеальная чистота, и достаточно вежливое обращение, но уж очень они сухи, как-то черствы, впрочем как и сам Запад. Пора бы ему понять, что и в тюрьмах ведь тоже люди.
Так прошел месяц. Из Гельсингфорской тюрьмы я связался с Русской колонией, нашлись приятели, которые удостоверили мою личность, за это время контрразведка установила факт побега, проверила правдивость моих показаний, нам предъявили счет в 1000 марок за хлеб и мыло, взятые на Финской территории и я на свободе!..
Первые впечатления. — Я вышел из тюрьмы... Солнечный день... Дома, автомобили, улицы... Все чисто, гладко...