Полегчало. Провокатор не будет убегать... Теперь оставалось только дойти.
Уверенности, что нас не заметили, у нас не было никакой, и, поэтому, нужно было уходить... И поскорей...
Мы шли из последних сил, но упрямо, упорно, без отдыхов и остановок.
Картина переменилась.-Я взял у Ивана Ивановича компас и повел его.
Уверовав в него, я заставил его интуитивно поверить мне.
Так мы шли до полной темноты, т. е. до того времени, когда погоня, если б она и была, уже не могла бы идти по нашим следам, которые были отчетливо заметны на проломленном льду в болоте и по сбитому инею на траве.
Наконец, первый день кончен...
По нашему подсчету до белого фронта оставалось еще верст 30-40. А это, по болоту, очень много.
Остановились. Развели костер... Иван Иванович снял свой мешок, вытащил оттуда котелок и еду... Скипятили воды, выпили советского чаю и закусили "шаньгами" - полуржаными северными лепешками...
Отдых был и физический, и моральный...Отдыхали не звери, а люди...
{60} Природа заставляет людей приспосабливаться к ней... Север выучил его жителя жить в природе круглый год...
Для ночлега Иван Иванович вырубил сырой ствол, разрубил его вдоль и в половинках выдолбил нечто вроде корыт, затем развел два костра шагах в 5-ти друг от друга, дал им разгореться и покрыл их корытами. Сырой ствол долго не загорался и тепло от костра не уходило вверх, а стлалось по земле.
Нервы сдали. Промерз и устал я сильно. Между этими двумя кострами мы легли на ночлег и скоро вся опасность, недоверие и странность обстановки ушли куда то далеко и, в темном, неизвестном лесу мы, тесно прижавшись, не зная друг друга, заснули.
Проснулись мы от холода довольно рано. Сварили кипятку, закусили и двинулись вперед. Несмотря на мои распухшие и покалеченные ноги, шли мы быстро.
Выскочили на какую то тропинку. Посмотрели. Следов нет. Несколько верст сделали по ней, как по паркету. Затем она свернула с нашего направления, и мы снова окунулись в болото.
Вел большей частью я. Изредка брал компас Иван Иванович.
Около полудня опять наскочили на движущиеся по дороге, крестьянские повозки и, опять, бросились в лес.
Начались сомнения: Правильно ли идем, не сбились ли с направления. Казалось, что вышли на красный фронт.. Усталость брала свое. Мои промерзшие ноги в легких сапогах еле передвигались. Шли уже только нервами.
Приближалась ночь. Сил не было идти дальше.
Иван Иванович сменил меня и шел впереди.
Вдруг я вижу, что он, на мгновение, как бы врос в землю и затем бросился в чащу.
Я за ним. Из последних сил бежали мы полным ходом.
Откуда то у него появилась резвость. Наконец я поймал его. У него дрожала челюсть, он задыхался и повторял:
"Белые, белые, в двадцати шагах белые"!
Новое дело: шли к ним, пришли, и бежим от них! Оказалось, что он испугался того, что нас могут принять за красных и убить. Как бы то ни было, но мы были в зоне {61} белых. Если есть дозоры, значить где-нибудь недалеко должна быть деревня, и значит мы обошли красный фронт.
Я взял компас и пошел по прежнему направлению. И вот появились первые признаки жилья. Мы пересекли тропинку, - прошли сенокос, - наткнулись на забор, - прошли по пашне.
И увидели сначала крест с куполом, потом церковь и деревню.
Но стоп! Под ногами три трупа. - Красноармейцы.
"Верно в последнем бою" подумал я. Но к чему это? К хорошему или к плохому? Ладно. Вперед. А там разберем". И радостно и жутко было идти навстречу новой жизни. Вот по дороге мелькнули английские шинели. Иду на них. Усталость замерла...
Наконец встреча со своими солдатами. Это телефонисты 6-го Северного полка. Я объяснил им кто я, поцеловал их и просил отвести меня в штаб. Слава Богу! Я у своих!
В БЕЛОЙ АРMИИ.
Итак я у "своих". Я должен предупредить, что я совершенно не собираюсь говорить об общем положении в Северной области. Я рассказываю про свою жизнь. Поэтому и здесь, буду касаться только тех фактов и событий, которые имели то, или другое отношение ко мне. Переживал и чувствовал я их очень остро, т. к. в своей предыдущей жизни я жил верой в будущую Poccию и желанием принести ей посильную помощь.
Я уже говорил о том представлении, о той вере и надеждах на "зарубежный мир", которые у меня выносились в тяжелые северные ночи на "Разъезде 21-ой версты", в ветеринарном лазарете, дисциплинарной роте и других подобных им Советских учреждениях.
Я твердо верил в союзников. В их помощь, в их дальновидность, выдержку, такт, строгий и глубокий расчет и в несомненность их победы над большевизмом.
Я верил в силу, энергию, идейность, неподкупность, {62} чистоту новой, взявшей все хорошее, и отбросившей не нужные пережитки Старого - белой армии.
Я знал цену красной армии.
Для меня была совершенно недопустима мысль оконечной победе красных.
Там, в плену у красных, мне казалось, что у союзников, вместе с белой армией производятся какие то колоссальные маневры, строятся какие то грандиозные мировые планы для победы над большевизмом... Что идет какой то тонкий, математический расчет, (может быть, он ведется и по сейчас) который приведет к победе.
Вот с чем я шел к своим.
Я был уверен, что мой скромный план помощи общему делу будет не только принят, но и все от души пойдут ему навстречу. Так думал я, но на деле мне пришлось испытать много разочарований.
Тяжело вспоминать теперь то, что пришлось пережить у "своих".
Тюрьмы вспоминаются как то легче. Там враги, здесь "свои". Там борьба, здесь общее дело. Там я ждал удара, оборонялся, старался ответить... Здесь я выкладывал душу... И больно было, когда по ней били.
Я не буду говорить о приеме. К сожалению, как и следовало, я попал сразу в штаб отряда и получил "штабной" прием.
Слава вам, русские солдаты и рядовые строевые офицеры! В мире не было, нет, и не будет храбрее вас!
Слава вам, умевшим умирать, и с камнями в руках отбивать атаки!
Слава вам всем, шедшим на войну с винтовкой!
И пусть будет стыдно вам: - Наши штабы, верхи и руководители!
Не мы, а вы ответственны за все то, что случилось... Приятное воспоминание осталось у меня от первой ночи. Мне отвели квартиру с доктором. Ноги мои совершенно распухли, я очень устал и изголодался.
Мне принесли паек, который после той голодовки, которую я прошел, произвел на меня потрясающее впечатление. Консервы, белый хлеб, вино, сигареты...
{63} Краснощекие, здоровые, хорошо одетые солдаты. С такой армией можно воевать, - подумал я.
Я поел, выпил, разделся и, с самыми лучшими надеждами, лег спать.
Приятно и необычно было чувствовать себя в полной безопасности, с куском хлеба в будущем, и с сознанием, что ты у своих.
Это была лучшая ночь за мое пребывание на Архангельском фронте.
На следующий же день я, понемножку, начал разочаровываться.
Правда, первое время я на это не обращал внимания и утешал себя надеждами на будущее.
Начались эти разочарования и удары с того, что к моему плану организовать восстание в тылу у красных отнеслись, мягко выражаясь, равнодушно.
Мне это казалось совершенно непонятным. Приходит человек от противника и говорить, что противник хочет сдаться, но не может этого сделать и просить помощи. В ней ему отказывают или, во всяком случае, не помогают сразу и с охотой.
Второй удар, который я получил, мог быть очень больным, но в силу своей глупости, стал просто жалким и смешным.
Я почувствовал, что ко мне относятся с недоверием. Я большевицкий агент! Мне это не говорят, но следствие и допросы дают мне это чувствовать. Это на меня не действовало. Такой подход ко всем, переходящим из России, с моей точки зрения был не только правильным, но и обязательным.
Но грустно было, что здесь была не контрразведка, а какая то размазня, которая своими детскими, наивными приемами только портила дело.