8
Кристиану снилась Юнис. Как она сидит рядом с ним на резной скамейке в саду, спрятанной ото всех высокой самшитовой изгородью. Кристиан воровато и бережно сжимает её изящные пальцы, неотрывно смотрит в умные тёпло-карие глаза. Он придвигается к Юнис чуть ближе, чем дозволено. Он счастлив, что скоро – о это бесконечно долгое «скоро» – им будет дозволено всё.
А потом поднимается ветер. Подхватывает его тоненькую лёгкую Юнис, и всё, что её удерживает - их сцепленные руки. Кристиан хватается за маленькие тёплые пальцы, боясь сжать слишком сильно. И всё равно ему кажется, что Юнис больно. Он отпускает.
Шея и плечи затекли так, что Кристиан еле поднял голову со сложенных на столешнице рук. Вспомнил, как накануне вернулся к себе, пожалел и не стал тревожить Элль, а потом уснул прямо сидя за столом. Что-то тяжёлое давило ему на бедро. Он распрямился, поводя плечами и разминая шею. Тяжёлым оказалась голова Элль – девушка сидела на полу, прислонившись затылком к ноге Кристиана. Почувствовав, что он проснулся, Элль подняла к нему лицо и заулыбалась.
– Сколько уже времени? – спохватившись, Кристиан спросил иначе: – Ещё утро? Долго я спал?
Она отрицательно покачала головой, поднялась и открыла портьеру, показывая темноту за окном, едва-едва разбавленную зародившимися сумерками.
– Хорошо…
Кристиан потёр глаза, сдержал зевок. Теперь он и сам чувствовал, что поспал совсем мало и ещё меньше – отдохнул. Но это не имело никакого значения – у него была идея! Дикая, мальчишеская, которая наверняка ничего не поправит, но такая цепкая,
такая заманчивая. Хотелось даже прямо сейчас сорваться, собрать парней и всё им выложить, но это уж точно поступок мальчишки, не мужчины. Сначала нужно обдумать, спланировать, а уж потом… К тому же была ещё Элль – здесь, прямо сейчас.
– Тебе что-нибудь нужно?
Она улыбнулась шире и кивнула, не делая попыток объяснить, что именно нужно. Не перечислять же, в самом деле, все на свете предметы.
– Ты совсем не можешь говорить? – вопрос, может, и был глупым, но сколько бед стряслось только потому, что кто-то побоялся задать глупый вопрос.
Элль встревожилась. Она взяла свою шкатулку, стоявшую на столе Кристиана, открыла. В ней лежали жемчужины, крупные, с редким розоватым отливом – и как только сохранились, побывав руках Мадлен? Элль показала на пальцах два раза по десять, затем взяла две жемчужины, положила в рот и проглотила.
А потом произошло то, чего Кристиан никак не ожидал.
– Почему Элль?
Это спросила она. Мягкий невысокий голос, полный обертонов.
И замолчала, закрыла шкатулку.
Кристиан долго и пристально смотрел на Элль прежде, чем ответить. А ведь с чего все решили, что она немая? Язык на месте – любой бы подтвердил. Могла же просто так молчать, думать, что будет неприметнее, ненужнее. Жемчужины только эти… Но он ни разу не слышал, чтоб были такие жемчужины, от которых могли заговорить немые. И всё равно, её голос – как подсмотренное чудо – так и теплился где-то внутри, возле самого сердца. После такого ответ на вопрос Элль казался нелепым, точно кусок сырой глины рядом с искусно вылепленной вазой.
– Имя это нравится, – Кристиан дёрнул плечом, мол, и говорить тут больше нечего. – Так значит, можешь и умеешь… Почему же молчала?
Элль грустно покачала головой. Она запустила руку в жемчужины, потом показала Кристиану десять и восемь, закрыла шкатулку.
Два слова – две жемчужины. Неужели так дорого? Неужели, правда? Он опустил ладонь на крышку шкатулки и, вместо того, чтобы что-нибудь сказать, просто кивнул Элль. Будто и собственные слова вдруг обрели цену. Окажись у него только двадцать, на что бы потратил?
– А писать ты умеешь?
Она опустила глаза и снова помотала головой. И то верно, стала бы тогда тратить драгоценные жемчужины на пустой вопрос? Не такой уж, правда, и пустой, раз решилась…
Теперь, когда он узнал, что Элль может хоть как-то говорить, так и подмывало выспросить у неё всё на свете: кто она, откуда, что это за шкатулка такая и ещё, ещё, ещё – миллион вопросов, на которые никак не хватит восемнадцати слов. Ничего, времени у них полно, научатся худо-бедно понимать друг друга и без них.