– Где Элль?
– Теперь-то куда с ней спешить? Заберёшь, и она всегда твоя. Посиди со мной, милый, выпей вина…
Мадлен, как ей казалось незаметно, глазами подала знак одной из девиц.
– Где. Элль.
Девица метнулась вверх по лестнице, и Кристиан не стал ждать ответа хозяйки. Он уже всё знал, всё понял. И не сейчас, нет. В тот момент, когда зашёл в “Русалку-развратницу”, когда увидел мимолётный испуг на лице Мадлен.
Кристиан бросился к лестнице, взлетел по ступеням. Настиг девицу, навалившуюся на одну из дверей. Та пискнула что-то, но он уже отпихнул её в сторону. Плечом вышиб дверь, державшуюся на двух проржавевших петлях и честном слове.
Ту, что лежала на кровати, Кристиан не узнавал. Нет, ему случалось видать и хуже, и страшнее, но не в весёлых домах, не с теми, с кем был близок сам. Не с той, кого не успел забрать.
Сначала Кристиан даже решил, что она мертва, что какой-то огромный жирный боров всовывает свой член в остывшее тело и зачем-то сдавливает горло, в котором и так нет воздуха. Но вот он с новой силой вонзился в неё, и Элль жалобно застонала. Кристиан услышал собственный рык – гортанный, звериный. Боров обернулся, наконец сообразив, что в комнате есть кто-то ещё. Кристиан не двигался: запоминал его лицо, запоминал свою ярость, прислушивался к её току в теле. Видно его взгляд стал совсем уж нечеловечным, потому что боров вдруг промямлил что-то вроде “извини, друг”, начал спешно вынимать член из бледной неподвижной Элль. Сползти с кровати сам он не успел конечно.
Кристиан свалил его, неподъёмного с трепыхающимся точно медуза пузом, на пол. Десяток ударов в лицо – куда придётся. Бить в тело – что в тесто. Когда боров под кровавым месивом потерял те черты, что старательно запомнил Кристиан, добавил обутой в тяжёлый сапог ногой. Боров уже перестал хныкать и подвывать, но Кристиан бил. За Элль, за себя, за свою несбывшуюся месть. И будто бы становилось легче.
Сзади визжала Мадлен. Её затыкали голосом Кривого.
– Зови наших, – отрывисто, хватая воздух через слово, бросил ему Кристиан. – Всех. Быстро.
Он, наконец, оставил борова в покое. Ещё живого или мёртвого, Кристиан не знал и не хотел знать.
Голая Элль лежала на вонючих, мокрых от мочи и пота простынях. Красивые, кофейного цвета волосы слились грязными чёрными сосульками, кое-где торчали неровно отрезанные пряди. На щиколотках и запястьях – отпечатки верёвочных пут, шею уродовали красные следы чужих пальцев. Мадлен не могла оскорбить его сильней. То ли перестала бояться, то ли не знала, с кем связывается. Ничего, он это исправит. Но сначала Элль.
Кристиан подобрал рубаху, оставшуюся от борова – тоже вонючую, но чуть меньше, чем простыни на кровати, – завернул в неё Элль и поднял на руки. Сама бы она, ясно дело, и пары шагов не прошла. Но и Кристиан не смог её далеко унести – только шагнул сквозь расступившуюся толпу ко входу, как Элль принялась выгибаться, дёргаться, едва не вывернулась из рубахи прямо на пол.
– Эй, эй, тише, – Кристиан перехватил крепче. – Я забираю тебя отсюда.
Элль отчаянно замотала головой, а потом отыскала глазами в толпе Мадлен и глянула на неё с такой мольбой, что Кристиан решил бы, будто девушка жаждет остаться в борделе… Решил бы, не будь ему знаком этот самый умоляющий взгляд.
– Её вещи, – рявкнул он. – Сюда принесла, живо!
Мадлен заметалась вспугнутой курицей. Глянула на кровавую кучу сала, бывшую боровом, потом на Элль на руках Кристиана, на него самого.
– Как же… Ты же… Ох! Это ж с корабля Марко, кто ему за него?..
– Срал я на Марко. Ты меня слышала? Тащи её вещи!
В первый раз Кристиану захотелось ударить бабу. Не просто даже колотнуть, а со всей дури, чтоб вокруг звенело. Сука, гадина! Он бы и сделал с ней что-нибудь, помедли она хоть миг, но Мадлен рванулась в коридор и уже через минуту, запыханная, совала Элль в руки шкатулку. Та сразу же успокоилась и затихла, позволила себя унести.
Братья из шайки уже ждали внизу. Верные, готовые. Они распугали тех, кто ещё оставался в зале после суматохи наверху, и теперь расселись единственными гостями по промятым креслам и диванчикам.
Кристиан заглянул в лицо каждого: все они были голодными злыми псами, сдерживаемые только одной рукой – его.
– Представьте, что сегодня вам здесь всё оплачено. Вообще всё, –– с нажимом уточнил он. – Мне плевать, что останется от этого места. Ясно? Развлекайтесь.